Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений
Безоговорочная приверженность Нуреева‑старшего к коммунистической доктрине — показатель политики массированной ассимиляции этнических меньшинств в сталинском Советском Союзе. Разумеется, Хамит и Фарида Нуреевы были советскими гражданами, но при этом они принадлежали к племени татар, тюркско‑монгольскому народу, происходящему от потомков Чингисхана.
Грозные кочевые племена татаро‑монголов некогда наводили ужас на всю средневековую Евразию. В начале сороковых годов XIII века татаро‑монголы создали огромное государство — Золотую Орду, которое простиралось от Нижнего Дуная и Финского залива на западе и до бассейна Иртыша и Нижней Оби на востоке; южные границы Золотой Орды некогда тянулись вдоль Черного, Каспийского и Аральского морей, а северные доходили до Новгородских земель. Полагали даже, что татары представляют собой всю совокупность кочевников Центральной Азии.
Прекрасно организованная армия Чингисхана поработила многие народы, но больше всех от набегов татаро‑монголов пострадали Русские земли. Достаточно сказать, что под властью потомков великого завоевателя Россия находились около трехсот лет. Но потом времена изменились. В 1552 году в результате походов Ивана Грозного Казанское ханство, образовавшееся в результате распада Золотой Орды, было присоединено к Русскому государству, а в 1917 году татары безоговорочно приняли советскую власть.
Рудольф Нуреев любил подчеркивать свое татарское происхождение. «Я не считаю Нуреевых русскими в буквальном смысле этого слова. Обе ветви нашей семьи были татарами, — говорит он в своей биографии. — Я не могу определить точно, что значит для меня быть татарином, а не русским, но я чувствую эту разницу своей плотью. Наша татарская кровь течет быстрее и всегда готова вскипеть. Я думаю также, что мы более чувствительные, чем русские; в нас есть какая‑то азиатская нежность, но также и пылкость, что досталась нам от предков. Татарин — это не простое существо, это смесь нежности и грубости: довольно редкое сочетание у русских. Татары готовы вспыхнуть, ввязаться в драку, но в то же время они хитры и коварны, как лисы. Я — татарин, и я именно такой»{6}.
Эти слова лучше всего представляют блистательного танцовщика. Он, несомненно, гордится своим происхождением, наделившим его пылким и непреклонным характером. Кстати, Нуреев свидетельствовал при своем переезде на Запад, что он предпочитает забыть свое недавнее прошлое (советское, «русское») и хочет вернуться к корням, дабы создать свою собственную мифологию.
Родители Нуреева оба происходили из мусульманских семей. Хамит родился в 1903 году в небольшом селе под Уфой (столица Башкирии, республики на стыке Европы и Азии, в предгорьях Урала); Фарида — в 1905 году в Казани, городе двадцати пяти мечетей, столице соседнего Татарстана. Хамит посещал медресе, школу по изучению Корана, он умел читать и писать на трех языках: арабском, татарском и русском, одно время он даже собирался стать имамом. Фарида, его будущая жена, воспитывалась в семье брата. Ее родители умерли, когда ей было всего семь лет. Она так и не выучилась правильно писать по‑русски, зато бегло читала по‑арабски, поскольку посещала мусульманскую школу для девочек в Казани. Молодые люди встретились в 1927 году и спустя год поженились. Между собой они говорили по‑татарски; этот язык близок к тюркскому, татарская письменность до 1927 года основывалась на арабской графике, затем, короткое время, на латинице, а в 1939 году была переведена на русскую графическую основу. Дети Хамита и Фариды дома говорили по‑татарски, а в школе — по‑русски. Таким было смешение культур, которое уже тогда формировало багаж будущей звезды балета.
И все же быть мусульманином в Советском Союзе нелегко, хотя в автономных республиках, где большая часть населения исповедовала ислам, религиозная практика не была уничтожена. Очень скоро Нуреевы выбрали себе другого пророка: Сталин, а не Магомет. Более того, глава семьи решил вступить в партию. Он сделал этот выбор не по принуждению, а скорее по убеждению, хотя и не без примеси расчета. В коммунизме Хамит видел способ выбраться из бедности — вот почему он сознательно стремился влиться в ряды тех, кто строит новое общество. Большевистская доктрина, основанная на диктатуре пролетариата, не была для него чуждой.
К моменту рождения Рудольфа и речи не было о том, чтобы в семье соблюдали религиозные традиции, поэтому сложно измерить то влияние, которое оказала на него мусульманская культура. Тем не менее будет ошибочным утверждать, что он воспитывался вне ее. В мусульманской семье сын занимает главное место, и для Хамита очень важно было иметь наследника. До такой степени, что при рождении Лилии, второй дочери, Фарида пишет письмо мужу (он служил в отдаленном гарнизоне), в котором объявляет о рождении… сына. «Мама солгала, желая сделать отца счастливым, — поясняет потом Нуреев. — Она мне рассказывала, что, приехав домой, отец лишился дара речи, был совершенно подавлен, обнаружив обман»{7}. Вот почему Хамит был так рад рождению Рудольфа. И разумеется, он возлагал на него, единственного сына, надежду, что тот станем гарантом чести семьи, ее защитником, продолжателем ее традиций.
Как мусульманин (хотя и отказавшийся от веры), Хамит полагал, что сын должен пользоваться в семье определенными привилегиями. Например, мальчику зазорно было заниматься домашними делами. Старшие сестры Рудика, даже когда он подрос, всегда обслуживали его за столом, и это воспринималось как должное. Думаю, Хамит был бы не против, чтобы сын стал военным. Но Рудольф избрал для себя другую стезю. Он пошел наперекор воле отца, и ему требовалась безумная дерзость, чтобы отстоять свое право заниматься танцами.
Нуреев ненавидел говорить о своем детстве, поскольку первые пятнадцать лет его жизни были отмечены крайней бедностью.
В июне сорок первого, когда Рудику было три года, семья опять пересекла страну, но теперь уже в другом направлении: с востока на запад. На Советский Союз было совершено вероломное нападение, Хамит ушел на фронт, а Фарида с детьми поехала в Башкирию. Вот когда наступил настоящий кошмар! Несчастной женщине приходилось думать о том, как прокормить четверых детей.
Сначала их приютила семья православных крестьян. Как я понимаю, это были старообрядцы — чем еще объяснить столь явную приверженность вере в стране воинствующего атеизма? Рудик с удовольствием присоединялся к долгим молитвам по одной весьма привлекательной для него причине: когда молитвы заканчивались, он получал картофелину или ложку творога. Это сердило Фариду, но мальчиком руководил инстинкт выживания; пусть бессознательно, но он уже понял, что исполнять пожелания других можно и в своих интересах.
