Патрик Хамфриз - Множество жизней Тома Уэйтса
«Говорить о том, что делаешь, всегда трудно, — признался как-то Уэйтс. — Это как если слепец попытается описать слона. Большую часть все равно приходится выдумывать». В любом случае, пожалуй, неверно рассчитывать на то, что художник сам захочет раскрываться. В конце концов, за него говорит его работа. А став отцом, Уэйтс и тем более держался такой линии. Он мастерски научился уходить от неудобных вопросов и прятать от любопытных глаз того Уэйтса, которого не хотел показывать миру.
«Вы всегда лжете?» — спросили как-то его. «Нет-нет. Я всем говорю правду, кроме полицейских. Это застарелый рефлекс». Колючий и язвительный, своенравный и извращенный, Том Уэйтс, тем не менее, сумел за эти годы многим людям доставить подлинную радость. Он действует в темном, сбитом набекрень, скособоченном мире. В мире этом вряд ли захочется жить, но иногда туда необоримо тянет. Это поразительное место, придуманное человеком, воображение у которого размером со штат Вайоминг, способность оперировать словами столь же безгранична, как Гранд-Каньон, а творческое видение извилистое и прихотливое, как русло Миссисипи.
Это мир Тома Уэйтса. Вы туда можете попасть лишь на прогулку, но что это за волнующая, странная, причудливая прогулка! Населенный призраками поезд мчится сквозь дым и зеркала. У Тома там квартира, имя его числится в телефонной книге, и он свой человек в местной лавке старьевщика. Но, как и мы, он не живет там постоянно. Лишь заглядывает, когда есть настроение.
Погрузиться в жизнь Тома Уэйтса — все равно что в парке аттракционов попытаться справиться с неуклюжей, не поддающейся управлению клешней, чтобы ухватить разбросанные на дне прозрачного ящика предметы. Ты надеешься заполучить большой приз: часы, серебряное ожерелье, золотой медальон. Попадается же всякая дрянь: игрушечный браслет, потрепанный пластиковый галстук-удавка. В конце концов, у тебя полный набор: сломанное радио, ржавый нож, кожаные башмаки и, конечно же, «медаль за храбрость».
Бесценные сувениры, и все за доллар. Сгребаешь их в кучу, засовываешь в карман и идешь домой. Уже стемнело. Опускаешь штору, включаешь свет, и опять комнату наполняет этот голос: «Опустошенный и израненный…»
Есть множество Томов: Том Трауберт[16], дядя Том (и его хижина). Том Сойер; Томмиган, кот Том (и его дружок Джерри), майор Том[17]… Но никто из них не может сравниться с Томом. Никогда не мог и никогда не сможет. И хотя вы знаете, что сам он в рот не берет, поднимите стакан за кронпринца меланхолии, за певца рок-нуара. За Тома.
Патрик Хамфриз
Лондон, январь 2007
Часть I
Shiver Me Timbers
Продрог до костей
Глава 1
Автомобиль свернул на Лэмбет-роуд, и я показал из окна на здание Имперского военного музея, то самое, где размещался знаменитый Бедлам — первая в мире психбольница. Сюда, на южный берег Темзы, приезжала знать XVIII века и, заплатив несколько шиллингов, развлекалась, глядя на безумства пациентов, как на представление.
Затем аристократы возвращались в свои особняки в Мэйфэр, где предавались разврату с куртизанками, а потом позировали Гейнсборо и Рейнольдсу. А вечером, потягивая портвейн, они не уставали радоваться своему уму и удаче, которые помогли им избежать повторения в Англии этой ужасной Французской революции. Бедлам для этих счастливчиков, чьи головы, в отличие от их французских собратьев, все еще сидели на плечах, был всего лишь развлечением на часок, где они могли посмеиваться над несчастными, которым повезло в жизни меньше, чем им.
«Так что, — пробурчал Том Уэйтс, глядя в окно машины из-под своей потрепанной шляпы на элегантное здание на Лэмбет-роуд, — этот район называется Бедлам?» Вопрос прозвучал более чем нелепо из уст человека, который как-то утверждал, что снимал квартиру на углу Бедлама и Нищеты. Пришлось мне его, к сожалению, разочаровать и признать, что называется он просто Лэмбет. «Помнишь песенку «Lambeth Walk»[18]?» Я попытался напеть пару тактов. Уэйтс едва заметно кивнул, узнав мелодию. Все умолкли.
Синяя мемориальная доска на одном из зданий рядом с музеем означала, что когда-то здесь жил какой-то великий или просто известный человек. Стремясь накормить своего гостя как можно большим количеством подробностей из жизни Лэмбета, я сообщил, что доска установлена в честь Уильяма Блая. Помнит Том такого? Капитан «Баунти» — самого мятежного корабля в истории. В ответ Уэйтс пробурчал что-то полувразумительное о Чарлзе Лоутоне[19].
Иначе как бурчанием ответы моего спутника и в самом деле не назовешь. Голос издавался из-под шляпы, явно видавшей лучшие дни. Как, впрочем, и сам голос. Он был низким и рыкающим и исходил из самого нутра, как рокот набирающего скорость гоночного автомобиля. Именно таким должен быть голос Тома Уэйтса — если бы кому-то пришло в голову переозвучить «Потерянный уикенд»[20], то никто кроме него не смог бы лучше передать похмелье Рэя Милланда.
Это был один из самых странных дней в моей жизни, когда я возил по Лондону человека, однажды заявившего, что он «сам себе легенда». Осмотр достопримечательностей сопровождался бесконечными попытками взять профессиональное интервью у одного из самых интересных американских поэтов-песенников со времен Дилана.
Началось все довольно заурядно. Уэйтс был в Лондоне с парой концертов. Я тогда работал в газете «Melody Maker», и наши пути должны были неизбежно пересечься. Я уже добрый пяток лет был страстным поклонником; «Melody Maker» считалась ведущей рок-газетой страны.
Мне хотелось познакомиться с Уэйтсом; ему нужно было паблисити. Глянцевых рок-журналов не было еще и в помине, «Флит-стрит»[21] еще на самом деле располагалась на Флит-стрит и внимания на «поп-звезд» не обращала почти никакого. Поэтому единственным местом, где Том Уэйтс мог рассчитывать на какой-то материал о себе, были издававшиеся на дешевой бумаге рок-газетки.
Лондон 1981 года сильно отличался от взметнувшейся небоскребами ввысь и пронизанной брит-попом столицы начала XXI века. В три часа дня пабы исправно закрывались на пару бесконечных часов (в воскресенье перерыв длился с двух до половины восьмого). На верхней площадке двухэтажных автобусов еще можно было курить. Для домашнего развлечения был предоставлен «огромный» выбор — не один, не два, а целых три телеканала. Знатоки бесконечно дискутировали о недостатках и преимуществах двух свежеиспеченных систем видеомагнитофонов — VHS и Betamax.
Даунинг-стрит еще не перекрыли воротами. Не было бетонных баррикад у здания парламента и у американского посольства. 1 апреля мне удалось одурачить читателей, поместив в газете «Evening Standard» совершенно невероятное объявление, что в лондонских такси намереваются установить телефоны. Короче говоря, было это ужасно давно.
