Виктор Будаков - Генерал Снесарев на полях войны и мира
2
Поселилась семья Снесаревых в Старой Калитве в 1863 году. Незадолго перед тем отец будущего ученого окончил Воронежскую Духовную семинарию и вскоре, переведённый из Бирюченского уезда в Острогожский, был определён служить в Успенскую церковь Старой Калитвы.
Евгений Петрович Снесарев, при рождении нареченный по имени своего дальнего родственника Евгения (Болховитинова), митрополита Киевского и Галицкого, духовного пастыря и историка, был человек широко образованный, весёлого, общительного нрава, добродушен и доброприветен, даровит, высоконравствен. Жена его, урожденная в духовном сословии Екатерина Ивановна Курбатова, тоже была женщиной редкой — истовая хранительница домашнего очага, труженица, певунья. По счастью, эти лучшие родительские дарования передались и старшему сыну. И остальных детей: Надежду, Лидию, Клавдию, Анну, Веру, Павла, рано умершую Марию — Бог не обделил добрыми задатками.
Ещё за несколько десятилетий до приезда семьи слобода называлась городом Старая Калитва. Громкое название, оправданное разве тем, что тогда здесь размещалась уездная власть. Уездному центру надлежало соответствовать и внешне своему статусу. Так появилось несколько каменных зданий в ожерелье хат-мазанок, глиняных и деревянных домишек.
Снесаревы жили в деревянном трёхкомнатном, лет за десять до их приезда построенном доме при Успенской церкви, на косогорном спуске к лукам — так и поныне называют здесь луга в широкой долине Черной Калитвы, близ впадающей в Дон.
Пойма с богатейшими сенокосами, летом отсюда тяжело гружённые воловьи возы развозили по ближним и дальним слободам первые укосы и раннего сена и поздней отавы, корма хватало до следующего лета. Но были в широколужье низины, заросшие дурнотравьем, мочажины, болота и приболотца, и на заре советской власти и своей туманной юности губернский мелиоратор и не за горами великий писатель Андрей Платонов намеревался «подправить» петлистый курс Черной Калитвы и её пойменные неудобья.
Главная ценность в доме Снесаревых — тёмно-вишнёвого цвета вместительный шкаф, сверху донизу заполненный книгами, по большей части — духовными, богослужебными, богословскими. Евангелие, жития святых, труды первых отцов Церкви. Ещё детские издания. И едва не половина шкафа — книги о путешествиях в чужедальние земли. За этими книгами священник мог просиживать часами. Ибо путешествия по белу свету были его заветнейшим желанием. Отец Евгений мечтал побывать далече от родных губернских мест, чаще других стран он называл Японию, у него даже подобралась японская керамика и хранилась в доме картина с видом Фудзиямы. Впоследствии старший сын, одолевая суровые хребты Памира, спускаясь в индийские долины, не раз вспоминал отца, в своём воображении неутомимого путешественника, не побывавшего даже за пределами среднерусской полосы.
Настольным же являлось издание не про Страну восходящего солнца или иные заморские страны, а «Историческое, географическое и економическое описание Воронежской губернии, собранное из историй, архивских записок и сказаний» Евфимием Болховитиновым. Читал и перечитывал это издание о. Евгений едва не чаще других, находя в книге знаменитого родственника сведения о городках и сёлах, расположенных по Дону; и о Старой Калитве — тоже. В сущности, это было одно из первых, если не первое исследование, явившее многомерный комплексный подход к истории и текущей действительности родного края, своего рода азбука и «дозорная книга» российского краеведения.
Калитвянское служение оказалось не столь долгим: в 1870 году священник Снесарев направляется в Коротоякский уезд.
Выходит, будущий учёный, военный деятель, геополитик прожил в Старой Калитве не более пяти лет. Вроде бы малые годы, да и не главные, во всяком случае, не в этом возрасте человек совершает и большие подвиги, и большие проступки. И всё же… Лев Толстой даже посчитал необходимым сказать о благодетельном, основополагающем значении для личности младенческих, раннедетских лет: «Разве не тогда я приобретал всё то, чем я теперь живу, и приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь я не приобрёл и одной сотой того? От пятилетнего ребёнка до меня только шаг! А от новорождённого до пятилетнего страшное расстояние».
Пять прожитых в Старой Калитве лет — в чём-то решающие. Здесь Андрейка впервые увидел улыбку матери, изумился солнцу и цветку, сделал первые шаги по земле. А ещё услышал родимую речь, почувствовал певучее славянское слово, заговорил им. Здесь глаза и душа потянулись к Небу, вечному и непостижимому. И здесь же, под сводами Успенской церкви — перед образами, перед свечами — впервые услышал он слово отца о Спасителе.
Через полвека под теми же церковными сводами его земляки, крестьяне, издёрганные неутомимыми отрядами продразвёрстки, под свечами и колоколами призовут бывшего красного командира Ивана Колесникова, родом из Старой Калитвы, возглавить отряд справедливого отпора, и колесниковское восстание быстроконным бегом пронесётся по южным слободам Воронежской губернии, его огненный плеск достигнет Тамбовщины, смыкаясь с восстанием Антоновским. Но до тех жестоких времён — ещё крепкая, хозяйственно устроенная жизнь его родной слободы и его счастливые дни, где каждый день как вечность.
И было радостно мальчику видеть Тупку — глубокий и широкий, на долгие километры овраг, который начинался близ Нижнего Карабута и ранней весной бурлил талыми водами, в конце апреля недели две полыхал бело-розовым пламенем цветущих яблонь и вишен (их запахи доносились до главной улицы даже тогда, когда кроны уже отцветали), летом манил краснобокими плодами, а зимой лежал в глубоких снегах, как под сказочным белым одеялом.
А ещё всякий раз, когда он после сна в утренний час выбегал на крыльцо, открывались ему раздольные луки, а на избыве их, словно непорушимая стража их, Миронова гора — она величаво вздымалась в семи верстах, у впадения в Дон Чёрной Калитвы, и притягательно манила, такая далёкая и такая близкая. Ему хотелось побывать на самой её вершине, но далее косовичного луга дорога не выпала, и осталась Миронова гора на краешке памяти, изредка лишь мысленному взору являясь.
3
На пыльной дороге подобрал он подкову, надеясь её сохранить. За свою жизнь не одну дюжину подков увидит он, а то и подберет. Особенно на фронтовых полях и дорогах. Подковы массивные и лёгкие, семижды в огнедышащем горне прокалённые и наспех изготовленные, спавшие с копыт коней азиатских и европейских пород — ахалтекинцев, дончаков, ростопчинских, орловских рысистых и австрийских, венгерских, прусских. Обычно в штабных землянках и скоростроенных домиках он приколачивал над дверью подобранные подковы — на счастье, которое каждодневно заключалось в том, чтоб достойно прожить день, не упасть пробитым пулей или осколком при наступлении, при отступлении; и едва не всякий раз он видел перед глазами ту блескучую, кривоскошенную, выщербленную, что нашёл за околицей Старой Калитвы на мучнисто-пыльной дороге к Дону и зарыл в саду под чёрной, обломанной, молнией обугленной грушей, надеясь однажды вернуться и извлечь из тайника подкову, которая принесёт всем людям счастье.
