Майя Заболотнова - Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества
Во Франции же все началось сначала.
Мария, которой, несмотря на ее талант, доставалось больше других, очень изменилась. Большую часть времени, не занятого репетициями, она проводила, глядя в одну точку, а заслышав голос отца, даже вполне спокойный, вздрагивала и сжималась. Ночью она подолгу не могла уснуть и бродила по дому, как привидение, а иногда просыпалась с криком посреди ночи.
Я знала, что она мечтает вырваться из этого дома, уехать, сбежать хоть куда-нибудь, и такая возможность ей вскоре представилась – в восемнадцать она выскочила замуж за первого, кто сделал ей предложение, не разбирая, что это за человек, каков он, не планируя семейную жизнь с ним и не стоя никаких иллюзий.
Накануне свадьбы она плакала на плече матери, повторяя:
– Наконец-то, наконец-то!
Я не понимала, почему она плачет, почему она так хочет покинуть нас – ведь мне самой отец ни разу не сказал даже грубого слова, – и чувствовала себя крайне неуютно.
Мужем сестры стал Юджин Малибран, полуфранцуз-полуиспанец, неудавшийся банкир, который был старше своей невесты на тридцать лет. Уже через два года она покинула своего незадачливого мужа, брак с которым дал ей звучную французскую фамилию и свободу, и в следующие десять лет Мария Малибран сделала головокружительную карьеру. Европа боготворила ее теплое колоратурное меццо-сопрано, мужчины восхищались ею, и вскоре она встретилась с тем, с кем ей суждено было провести долгие годы – с бельгийским скрипачом Шарлем де Берио. Это был головокружительный роман, препятствием к которому не стал даже нерасторгнутый брак Марии с Малибраном. Мама очень страдала и заклинала Марию прекратить эту греховную связь, однако Мария была слишком счастлива, чтобы послушать хоть кого-нибудь. В конце концов, мама нашла адвоката, который расторг брак Марии с Малибраном, и в 1836 году они с де Берио поженились.
А вскоре Марии не стало… Смерть эта была очень странной, загадочной – прямо на сцене она упала без чувств, а к рассвету ее сердце остановилось.
– Все в руках Божьих, – говорила мама друзьям, которые с сочувственным любопытством пытались выспросить подробности.
– Мария слишком долго испытывала Божье терпение своими эскападами, – говорила она в кругу семьи.
Так или иначе, никто не понял, почему остановилось сердце двадцативосьмилетней красавицы певицы Марии Малибран. На похоронах ее тело утопало в белых лилиях – ее любимых цветах. Она выглядела как живая – казалось, она лишь прилегла на минуту отдохнуть и сейчас проснется, встанет, откинет назад свои тяжелые черные косы, и вновь зазвучит ее серебристый смех…
За гробом шли члены семьи – родители, я, брат, ее муж и их дети, и адвокат, друг семьи, который помог ей обставить развод.
Адвоката звали Луи Виардо.
Глава 3. Деревенские страсти
Несмотря на то, что я вырос в деревне, в имении моей матери Спасское-Лутовиново, что в десяти верстах от Мценска, уездного города Орловской губернии, французский язык я выучил, кажется, прежде русского. Невозможно представить себе более традиционных русский пейзажей, чем в тех краях – поля, леса, рощи на склонах холмов, проселочные дороги, уводящие Бог весть куда, васильки во ржи, стада, лениво лежащие в тени деревьев, деревушки по косогорам, жаворонки в синей июльской вышине… Однако мать моя, Варвара Петровна, ненавидела и презирала все русское. Я навсегда запомнил ее плотно сжатые губы, колючий, лишенный теплоты взгляд, сурово раздувающиеся ноздри, делавшие ее и без того непривлекательное лицо почти уродливым.
Медленная однообразная деревенская жизнь была ей не по душе, дома мы – и я сам, и мои братья, – говорили исключительно на французском, а гувернерами нашими были немцы, французы и швейцарцы.
Мой отец, Сергей Николаевич, был, напротив, несказанно хорош собой, но при этом слыл человеком слабым, подлым, с довольно низменными интересами. Он служил в Елисаветградском кавалерийском полку и вышел после свадьбы в отставку со званием полковника. Принадлежал он к старинному дворянскому роду, и, как сам он любил рассказывать, его предки были татарами – выходцами из Орды. Я весьма рано понял, что отец женился на матери из-за ее баснословного состояния, никакой любви в их браке не было и быть не могло, даже и уважительными-то их отношения назвать было тяжело, доказательством чему служили бесчисленные интрижки отца на стороне. Со своими любовницами – по большей части из крепостных – он бывал груб и даже жесток. Казалось, ему доставляет особое удовольствие обидеть девушку, бросив ей в лицо насмешки или обвинения, никогда и никому он не объяснял своих поступков, однако его привлекательное лицо раз за разом заставляло молодых красавиц влюбляться в него и терпеть любые его поступки.
Как и всякий русский дворянин, он точно так же недолюбливал все русское, восхищаясь просвещенной Европой, а потому по-русски со мной говорили разве что крепостные, один из которых и открыл мне изящную словесность – он читал мне на старинный манер, мерно и распевно, поэму стихотворца Хераскова «Россиада», где воспевались битвы русских и татар за Казань в дни царя Ивана Васильевича.
Дворовых людей, впрочем, мать так же не любила и жестоко наказывала за малейшую провинность. Казалось, она ненавидела всех и каждого, вымещая на любом, кто попадал в ее власть, все свои обиды, огорчения и разочарования юности. Юность ее и правда была тяжелой и жестокой. Она рано лишилась отца, а отчим жестоко бил и истязал ее. Сбежав из дома, она, пешком, в изорванной одежде отправилась к своему дяде в то самое имение Спасское-Лутовиново, но и тут ее ждали лишь побои и истязания.
До тридцати лет прожив в страхе перед жестокими родственниками и, наконец, после смерти дяди унаследовав его состояние, она не могла, разумеется, вернуться к прежней беззаботной жизни, не могла ни радоваться, ни любить, а лишь карать и наказывать всякого, кто имел несчастье находиться в зависимости от нее.
Я и сам, подобно моей матери, едва не совершил побег из дома – меня и братьев жестоко секли за малейшую провинность, – однако решимости уйти у меня так и не хватило. Вскоре, впрочем, мать, наконец, добилась своего, и мы переехали под Москву, на дачу Энгель напротив Нескучного сада.
Мне как раз исполнилось шестнадцать – еще не взрослый, уже не ребенок, – и жизнь стала представать передо мной как череда удивительных открытий, первейшим из которых и стало наше путешествие. Душа моя томилась в ожидании чего-то неземного, прекрасного, душа жаждала любви, и любовь не замедлила появиться.
Соседями нашими были княгиня Шаховская и ее дочь, восемнадцатилетняя княжна Екатерина. Катенька, как я осмеливался звать ее лишь про себя, была подобна ангелу. Ее тонкие черты лица, нежная улыбка, загадочный взгляд – все это напоминало картины голландских мастеров. Так могли смотреть на людей древние святые, одним движением руки исцеляющие больных и укрощающие диких зверей. Белое платье ее казалось ангельскими одеждами, золотистые локоны словно создавали нимб вокруг ее головы. Без преувеличения можно сказать, что я боготворил свою возлюбленную, которая представлялась мне собранием всяческих добродетелей. К тому же, семья ее была весьма бедна, и, несмотря на титул, жила в весьма стесненных условиях, что тоже вызывало у меня некие рыцарские чувства.
