Иза Высоцкая - Короткое счастье на всю жизнь
Ах, как хотелось огромных черных глаз, тонких, с изломом, соболиных бровей и волос, как ливень! Правда, если посмотреть в зеркало подольше, то сквозь бледность пробивались краски: розовели щеки, оживали губы, зрачки расширялись, и желанно темнели глаза.
Все, что в зеркале не умещалось, меня не беспокоило. По совету бабушки я прятала длинные ноги подальше под стул, чинно складывала длинные руки на коленях, но на чуть-чуть, когда приходили взрослые и надо было выглядеть прилично. Тело тосковало по танцу и в любую минуту могло вырваться на свободу. «Неглиже с отвагой, — называла меня бабушка и добавляла: — Ум-то у тебя есть, разума нет».
Одноклассницы уже чинно прогуливались с мальчиками по копеечной стороне Свердловки (по рублевой плыли взрослые), посылали друг другу записки и даже целовались. Я много знала про любовь из опер и запретных писателей Г. Мопассана и С. Цвейга. Ухаживали за мной два мальчика. Лохматый Толя читал стихи о прекрасной незнакомке («Дыша духами и туманами…» — невозможно красиво) и водил в заветный уголок на набережной, откуда особенно хорошо были видны чарующие закаты. Алик писал жестокие рассказы. В них ветреных, неверных женщин убивали страстные верные любовники, и еще он играл на пианино — с ума сойти. Три подружки — Лилечка рыжая, Лилечка черная, обе маленькие, хрупкие, и длинная я — лазили по крутым склонам, подставляя лица ветру левобережья, травяному, вольному, озорному, и пели: «Чуть белеют левкои в голубом хрустале». Однажды мы чудом попали в Дом офицеров на концерт знаменитой Изабеллы Юрьевой. Сбежали после первого отделения, давясь от смеха. Дурочки. Мы не знали, что в первом отделении всегда исполнялись только патриотические песни про партию и Родину и только во втором — про любовь.
По ночам придумывала я себе роковую безумную любовь. Финал этих романов всегда получался печальным, но непременно появлялся ребенок, мальчик или девочка — все равно. И жили дальше мы с ним одни и любили друг друга преданно и нежно.
Юра Жуков был братом Лилечки рыжей. Стройный, высокий, узколицый, пепельные волнистые волосы, серые, в пушистых ресницах глаза, крупный рот, готовность вклиниться в любую драку — на нем была летная форма.
Я и не догадывалась, что он существует.
Лилина мама Анна Сергеевна работала администратором в гостинице — сутки на работе, двое дома, и потому мы собирались в их квадратной комнате с окнами на Волгу. Места было много. По стенам три кровати: две под серыми солдатскими одеялами, третья — зефирно-розовая, атласная, стол посередине. Тумбочка, стол кухонный, несколько стульев — вот, кажется, и все. Собирались делать уроки, но в отсутствие Анны Сергеевны больше дурачились: танцевали, гадали на картах, болтали о своем, о девичьем, переписывали тайные (запретные) стихи, мелкобуржуазные, декадентские: «Сжала руки под темной вуалью…». Особенно восхищала нас «терпкая печаль».
Когда же Анна Сергеевна была дома, то она грациозно возлежала в живописном кимоно на атласной своей постели: рядом коробочка конфет или плитка шоколада (подношения приезжих) — и царственно, но не щедро, позволяла нам взять по конфетке, и так же царственно, но щедро отдавала распоряжения — что сделать, что принести. Она умела из ничего соорудить себе очаровательный наряд, кокетничала даже сама с собой, и, очень женственная внешне, нрав имела непреклонный.
Мне 5 лет. Уже идет война. 1942 год.
Очень редко, но гордо называла себя «вдовой офицера», никогда ни на что не жаловалась и не падала духом. Иногда Лилечка показывала нам заветную фотографию: три девочки в хитонах стояли в изящных позах — «три грации». Анна Сергеевна в детстве занималась у Айседоры Дункан.
И вдруг появился он. Вернулся из армии. Лилечка сказала, что у него были какие-то неприятности из-за дочери командира и теперь ему «ужасно тяжело», мы должны помочь. Помогать принялись тут же. В советчицы позвали Фаечку. Она была постарше нас, в ней ощущались женщина и жизненный опыт. Ее и решили назначить подругой Юры. Лилечка черная была младше всех и вообще маленькая, а про меня просто забыли в моем же присутствии. Это было обидно.
Дома, в очередной раз обратившись к зеркалу и не получив утешения, заплела я туго-натуго свои непослушные волосы на прямой пробор и окончательно убедилась, что роковой, таинственной женщины из меня не получится.
Теперь мы приходили к Лилечке рыжей делать уроки, потом внезапно вспоминали о важных делах и разбегались, оставив Юру наедине с Фаиной. План провалился, зато Анна Сергеевна приметила, что мое присутствие делает ее сына домоседом, и она стала усиленно приглашать меня, внушая, что Юре необходимо мое благотворное влияние.
Пришлось присутствовать, изображая полную индифферентность, и даже прогуливаться с ним по зябкой набережной.
Подходил к концу последний учебный год. Выпускные экзамены, выпускной вечер. Усилиями мамы и Анны Сергеевны обрядили меня в шифон цвета чайной розы, и, натанцевавшись вволю, попрощалась я со школой. Что дальше?
Случайно на улице мы с Лилечкой наткнулись на объявление: «Желающие поступить на актерский факультет Школы-студии имени Немировича-Данченко при МХАТе СССР им. М. Горького, должны прийти туда-то и туда-то на прослушивание». Что такое театр драматический, я, конечно, знала, но плохо. Лиля убеждала, что надо идти: «Какая-никакая, а все-таки сцена». У нас был прекрасный педагог по литературе Н. Л. Рат. Мы знали намного больше школьной программы и часто на уроках читали пьесы по ролям. Память у меня была прекрасная. Решили, что надо читать последний монолог Нины Заречной: «Зачем вы говорили, что целовали землю, по которой я ходила?..», стихотворение Маяковского «Блек энд уайт» и какую-нибудь басню. Продумали внешний вид: юбка черная в складочку, кофточка гипюровая белая, за неимением туфель — тапочки, скромно и достойно. Волосы забрать в хвост.
В назначенный день собралось сто двадцать человек, больше девочки. Слушали нас приехавшие из Москвы директор Вениамин Захарович Радомысленский, педагог Виктор Карлович Монюков и директор Горьковского театрального училища Лебский.
После утреннего прослушивания наши ряды сильно поредели. Нас отпустили пообедать и снова принялись слушать, после чего оставили четырех девочек и слушали опять. Меня слушали долго, просили то почитать сидя, то стоя, то на ходу, то что-нибудь смешное. К счастью, вспомнила монолог Липочки из «Урока дочкам» Крылова. Все посмеялись и выставили нас за дверь. Минут через двадцать нас стали приглашать поодиночке. Девочки выходили счастливые и, задыхаясь, сообщали: допущены до третьего тура в Москве.
