Любовь Космодемьянская - Повесть о Зое и Шуре
И вдруг нет его... Это не укладывалось в сознании, с этим нельзя было примириться.
Каждый вечер крестьяне заходили к Анатолию Петровичу, чтобы поделиться горем, которое остро и глубоко переживали все.
- Какой человек умер!.. Ильичу бы жить да жить, до ста лет жить, а он умер... - говорил старик Степан Корец.
Через несколько дней в Осиновые Гаи приехал рабочий Степан Забабурин, наш бывший деревенский пастух. Он рассказал о том, как со всех концов страны потянулись люди к гробу Владимира Ильича.
- Мороз, дыханье стынет, - говорил он, - ночь на дворе, а народ все идет, все идет, краю не видно. И детишек с собой взяли, чтоб посмотрели в последний раз.
- А мы вот не увидим его, и Зоюшка не увидит, - с грустью сказал Анатолий Петрович.
Мы не знали тогда, что у вечной Кремлевской стены будет выстроен Мавзолей и еще через много лет можно будет прийти и увидеть Ильича.
СЫН
Анатолий Петрович любил, сидя за столом, брать Зою к себе на колени. За обедом он обычно читал, а дочка сидела совсем тихо, прижавшись головой к его плечу, и никогда ему не мешала.
Как и прежде, она была маленькая, хрупкая. Ходить она стала к одиннадцати месяцам. Окружающие любили ее, потому что она была очень приветлива и доверчива. Выйдя за калитку, она улыбалась прохожим, и если кто-нибудь говорил шутя: "Пойдем ко мне в гости?" - она охотно протягивала руку и шла за новым знакомым.
К двум годам Зоя уже хорошо говорила и часто, вернувшись "из гостей", рассказывала:
- А я была у Петровны. Знаешь Петровну? У нее есть Галя, Ксаня, Миша, Саня и старый дед. И корова. И ягнята есть. Как они прыгают!
Зое не было еще и двух лет, когда родился ее младший братишка, Шура. Мальчуган появился на свет с громким, заливистым криком. Он кричал басом, очень требовательно и уверенно. Был он гораздо крупнее и здоровее Зои, но такой же ясноглазый и темноволосый.
После рождения Шуры Зое часто стали говорить: "Ты старшая. Ты большая". За столом она сидела вместе со взрослыми, только на высоком стуле. К Шуре относилась покровительственно: подавала ему соску, если он ронял ее; покачивала его колыбель, если он просыпался, а в комнате никого не было. И я теперь нередко просила ее помочь мне, сделать что-нибудь.
- Зоя, принеси пеленку, - говорила я. - Дай, пожалуйста, чашку.
Или:
- Ну-ка, Зоя, помоги мне убрать: убери книжку, поставь стул на место.
Она делала все очень охотно и потом всегда спрашивала:
- А еще что сделать?
Когда ей было года три, а Шуре шел второй год, она брала его за руку и, захватив бутылочку, отправлялась к бабушке за молоком.
Помню, раз я доила корову. Шура вертелся рядом. С другой стороны стояла Зоя с чашкой в руках, дожидаясь парного молока. Корову донимали мухи; потеряв терпение, она махнула хвостом и хлестнула меня. Зоя быстро отставила чашку, одной рукой схватила корову за хвост, а Другой стала прутиком отгонять мух, приговаривая:
- Ты зачем бьешь маму? Ты маму не бей! - Потом посмотрела на меня и прибавила, не то спрашивая, не то утверждая: - Я помогаю тебе!
Забавно было видеть их вместе: хрупкую Зою и толстого увальня Шуру.
О Шуре на селе говорили: "У нашей учительницы мальчонка поперек себя шире: что на бок положи, что на ноги поставь - все одного роста".
И впрямь: Шура был толстый, крепко сбитый и в свои полтора года много сильнее Зои. Но это не мешало ей заботиться о нем, как о маленьком, а иногда и строго покрикивать на него.
Зоя сразу стала говорить чисто, никогда не картавила. Шура же лет до трех не выговаривал "р". Зою это очень огорчало.
- Ну, Шура, скажи: ре-ше-то, - просила она.
- Лешето, - повторял Шура.
- Нет, не так! Повтори; "ре".
- Ле.
- Не "ле", а "ре"! Какой ты бестолковый мальчишка! Давай снова: режь.
- Лежь.
- Корова.
- Колова.
Раз, выйдя из терпения, Зоя вдруг стукнула брата ладонью по лбу, но двухлетний ученик был куда сильнее четырехлетней учительницы: он возмущенно тряхнул головой и оттолкнул Зою.
- Отстань! - крикнул он сердито. - Чего делешься!
Зоя посмотрела на него удивленно, но не заплакала. А немного погодя я уже снова слышала:
- Ну, скажи: кровать.
И Шуркин голос покорно повторял:
- Кловать.
Не знаю, понимал ли Шура, что он младший в семье, но только с самых ранних пор он умел этим пользоваться. "Я маленький!" - то и дело жалобно говорил он в свою защиту. "Я маленький!" - требовательно кричал он, если ему не давали чего-нибудь, что он непременно хотел получить. "Я маленький!" гордо заявлял он иногда без всякого повода, но с сознанием собственной правоты и силы. Он знал, что его любят, и хотел всех - и Зою, и меня, и отца, и бабушку - подчинить своей воле.
Стоило ему заплакать, как бабушка говорила:
- А кто обидел моего Шурочку? Поди ко мне скорей, дорогой! Вот я что дам своему маленькому внучку!
И Шура с веселой, плутоватой мордочкой забирался на колени к бабушке.
Если ему в чем-нибудь отказывали, он ложился на пол и начинал оглушительно реветь, бить ногами или жалобно стонать, всем своим видом ясно говоря: "Вот я, бедный маленький Шура, и никто меня не пожалеет, не приголубит!.. "
Однажды, когда Шура начал кричать и плакать, требуя, чтобы ему дали киселя до обеда, мы с Анатолием Петровичем вышли из комнаты. Шура остался один. Сначала он продолжал громко плакать и выкрикивал время от времени: "Дай киселя! Хочу киселя!" Потом, видно, решил не тратить так много слов и кричал просто: "Дай! Хочу!" Плача, он не заметил, как мы вышли, но, почуяв тишину, поднял голову, огляделся и перестал кричать: стоит ли стараться, если никто не слушает! Он подумал немного и стал что-то строить из щепочек. Потом мы вернулась. Увидев нас, он снова попробовал покричать, но Анатолий Петрович строго сказал:
- Если будешь плакать, мы оставим тебя одного, а сами жить с тобой не будем. Понял?
И Шура замолчал.
В другой раз он заплакал и из-под ладошки поглядывал одним глазом: сочувствуем мы его слезам или нет? Но мы не обращали на него никакого внимания: Анатолий Петрович читал книгу, я проверяла тетради. Тогда Шура потихоньку подобрался ко мне и влез на колени, как будто ничего не произошло. Я потрепала его по волосам и, спустив на пол, продолжала заниматься своим делом, и Шура больше мне не мешал. Эти два случая его вылечили: капризы и крики прекратились, как только мы перестали им потакать.
Зоя очень любила Шуру. Она часто с серьезным видом повторяла слова, сказанные кем-нибудь из взрослых: "Нечего ребенка баловать, пускай поплачет - беда невелика". Выходило это у нее очень забавно. Но, оставшись одна с братишкой, она была с ним неизменно ласкова. Если он падал и начинал плакать, она подбегала, брала его за руку и старалась поднять нашего толстяка. Она вытирала ему слезы подолом своего платья и уговаривала:
