Заур Зугумов - Бродяга. Воскрешение
Ну что ж, нам все было ясно и понятно, даже и без его слов. От души поблагодарив его за сострадание и человечность, мы вышли следом за разводящим надзирателем и, пройдя почти через весь тюремный двор, вошли в корпус, а затем и в камеру, где нас уже давно ждала братва, заранее извещенная о том, что мы скоро появимся в хате. Был поздний вечер, на землю уже давно опустилась ночная мгла. Мы сидели на нарах 62-й хаты Баиловского централа, в кругу босоты, которая встретила нас, как и положено было встречать людей, и не верили в то, что все это происходит в реальности.
Глава 2
В камере в то время в основном находились грузины. Дело в том, что в 1986 году в Грузии появился какой-то новый министр МВД. С его приходом и началась та «веселая бродяжья» жизнь для босоты этой республики, которая, можно сказать, продолжается и поныне. Он стал отправлять на дальняки всех Жуликов или тех, кто, еще не являясь таковыми, были на «подходе в семью». Ну и, конечно же, старых бродяг — каторжан. Этапом на Север босота шла через Баилово, а камера № 62 была пересыльной камерой особого режима, единственной в корпусе. Здесь я знал все и вся, потому что до вынесения мне смертного приговора и водворения в камеру смертников на полгода был на положении в этом корпусе.
Когда далеко за полночь закончилось наше камерное застолье и все уже повырубались спать, мы с Лимпусом продолжали бодрствовать. Нам действительно было о чем поговорить, так что наступающий новый день, можно сказать застал нас врасплох и впервые за долгое время порадовал нас. В зарешеченные окна тюремной камеры розоватым светом втекало раннее утро. Полумрак, еще недавно висевший над рядами шконок, словно густой полупрозрачный газ, уже стелился внизу, по выщербленному полу. Я встал и подошел к окну. Сквозь решетку, между раздвинутыми каким-то твердым предметом двумя полосами «ресничек» — жалюзи, я вдруг увидел зеленую листву деревьев, в изобилии растущих на тюремном дворике, а в голубом чистом небе — прозрачную дымку. Благоухание и свет пробудили во мне желание свободы.
Нет ничего удивительного в том, что наступивший рассвет застал меня за такими приятными размышлениями, которые к тому же имели для меня всю прелесть новизны. В это утро небо было замечательно ясно и восход великолепен, принимая во внимание сравнительно позднее время года. Я тогда купался в ярких солнечных лучах, проникавших в нашу камеру сквозь решетчатое окно, и с ненасытной жадностью вдыхал утреннюю свежесть, испытывая то стремление к Всевышнему и к добру, которое по воле Создателя часто пробуждается в нас в юности. Впрочем, я дожил уже до того возраста, когда взвешивают предстоящие затруднения.
Единственной печальной нотой звучало во мне сожаление о том, что моей матери нет более в живых. В то утро я дал себе обет в том, что если доведется мне когда-нибудь дожить до свободы, то первое, что я сделаю, навещу могилу матери, как только приеду в свой родной город. Забегая немного вперед, хочу отметить, что впоследствии я сдержал этот обет, но, к сожалению, могилу матери я тогда так и не нашел.
Глава 3
Вечером, как и предупреждал нас хозяин тюрьмы, Лимпуса пересадили в другую камеру, в другой корпус, и увиделись мы с ним вновь лишь несколько лет спустя. В Баилове, после отмены приговора, я просидел недолго, затем меня снова отправили в Шуваляны. Здесь мне также пришлось отбыть еще несколько месяцев. За это время меня ни разу ни к кому не вызвали. У меня даже сложилось впечатление, что обо мне уже давно все позабыли, как вдруг неожиданно 27 декабря 1987 года, сразу после ужина, меня заказали на этап.
Трудно забыть эту дату, ведь она фактически ставила точку во всей этой в высшей степени поучительной и мучительной истории, которая навсегда оставила заметный черный след в моей жизни. Мои сокамерники, и я в том числе, знали, что этап бывает только ночью, поэтому у меня было время собраться в дорогу и на прощание погутарить. Какие только прогнозы не делали арестанты о том, куда меня этапируют! Каждый хотел, чтобы меня и моих подельников после всего того, что мы пережили, ждал впереди фарт, но ни один из них не угадал того, что нас ожидало в самом ближайшем будущем. Действительно, изобретательности мусорам того времени было не занимать.
Переступая порог камеры в Шувалянах, я даже и не подозревал о том, какие еще сюрпризы в самое ближайшее время приготовит мне судьба. Скоро я вновь побываю в коварных и цепких объятиях смерти, но на этот раз меня спасет от нее не Верховный Совет СССР, а страстная любовь к женщине, способная, как известно, творить чудеса.
Что же касается быта тюрем, камер, пересылок и всего того, что с ними связано, то это для меня еще с давних пор остается до такой степени само собой разумеющимся, что я уже давно перестал проводить грань между тюрьмой и собой. Порой мне даже кажется, что я родился не в родильном доме, а в тюремной камере.
В «воронке», который увозил меня на этот раз навсегда из Шувалян, я уже точно знал конечный пункт своего этапирования: ДАССР, СИЗО — 3 — это была тюрьма города Дербента, куда под утро я и был доставлен в одиночном купе «столыпинского» вагона поезда Баку — Ростов. С того момента, как я покинул ставшие мне в некоторой степени уже родными тюрьмы солнечного Азербайджана, и до того, пока я не прибыл туда, где мне предстояло провести некоторое время и где уже в спокойной обстановке я мог проанализировать все то, что со мной произошло за последнее время, действия развивались так быстро и неожиданно, что я не успевал осмыслить все происходящее вокруг. Я не успел как следует расположиться в камере дербентской тюрьмы и покемарить часок-другой, потому что в дороге мне не пришлось даже сомкнуть глаз: этап тот шел главным образом в ростовскую центральную больничку, и контингент состоял в основном из шпаны, так что было о чем погутарить с арестантами в «столыпине», — как меня вызвали к следователю.
Глава 4
Известие это меня очень обрадовало, и сон как рукой сняло. Хуже неопределенности при таком раскладе обстоятельств, которые давили на меня как тяжкая ноша, мало что может быть в жизни, поэтому я давно ждал этой встречи, которая должна была внести относительную ясность в мою судьбу.
В маленьком и узком тюремном следственном кабинете, куда ввел меня разводной надзиратель, за деревянным столом, ввинченным в пол и обитым железом, сидел следователь Доля и что-то записывал в блокнот. На столе, как сейчас помню, лежало несколько яблок и были рассыпаны семечки. При моем появлении следователь встал, вышел из-за стола и пошел навстречу, мило улыбаясь и глядя мне прямо в глаза. Когда расстояние между нами резко сократилось, он, в некоторой нерешительности, заметно нервничая, протянул руку для приветствия. Это было чем-то новым в его поведении, но руку я ему все же подал.
