Полина Чех - Александр Столетов
Кафедра физики выбирает своим стипендиатом Александра Столетова. Юноша не может сдержать восторга – в заграничных лабораториях он наконец-то сможет ставить собственные эксперименты!
Заграница
Гейдельберг. Старинный, но кипучий, живой город науки. Сюда стекается вся русская учащаяся молодежь, особенно после временного закрытия Петербургского университета. В городе постоянно существует русская диаспора, плеяда молодых ученых, то и дело сменяющаяся, но не редеющая. У многих ученых этот город навсегда остался в памяти, как время бурной и продуктивной молодости. Незадолго до приезда Столетова из города уезжают, неся в головах обновленный багаж знаний, И. М. Сеченов, Д. И. Менделеев, А. П. Бородин, С. П. Боткин.
Гейдельберг
На Haupt-strasse стоит узенькое двухэтажное здание с фасадом в каких-нибудь двадцать окон. Его гордо величают Natur Palast – Дворец Природы. И несмотря на то, что в действительности он не похож на нынешние огромные дворцы науки, сосредоточение умов в нем делает здание поистине выдающимся.
Под одной крышей здесь работают Гельмгольц, Кирхгоф, Клаузиус – выдающиеся ученые физики точного эксперимента и глубокого математического анализа.
Медаль в память 500-летия Гейдельбергского университета. Принадлежала Столетову
Молодежь в городе разнородная. Кто-то кутит и прожигает деньги, а кто-то серьезно работает на благо науки и собственного будущего. Видимо, студенты во все времена одни и те же!
«Русские здесь делятся на две группы, – писал Бородин из Гейдельберга, – ничего не делающие, то есть аристократы: Голицын, Олсуфьевы и пр. и пр., и делающие что-нибудь, то есть штудирующие; эти держатся все вместе и сходятся за обедом и по вечерам».
Одними из таких «штудирующих» в 1862 году были пироговцы – группа молодых русских ученых, которых отправили за границу под присмотром великого хирурга Н. И. Пирогова. К ним примыкает и Столетов.
Александр находит в пироговцах надежных товарищей на всю жизнь. Они живут дружно и весело, одной большой семьей. Далеко не все их времяпрепровождение ограничивается занятиями – сколько творят они историй, сколько поют песен во время встреч за бутылкой вина, загородных прогулок! А сколько потом будет шутливых намеков в письмах друг другу об ужине у таинственной «Его Высочества» и вечера с «шеколадом» у какой-то Навигаторши!
Саша часто бродит по улицам города и приходит в восторг от живописных развалин его исторического замка, узких улочек. Удивляет его комфорт и дешевизна жизни, которую он находит везде, сравнивая с московскими ценами.
Но все же в Гейдельберг Александра влекло не безудержное веселье, а наука. Его воодушевила возможность поработать в лаборатории Кирхгофа. Но на момент, когда Саша приезжает в город, она оказывается еще не готова к занятиям. И ему приходится на первых порах ограничиться лекциями по теоретической физике Кирхгофа и Гельмгольца.
«Многие десятки русских натуралистов и врачей, получивших известность своей общественной деятельностью и учеными трудами, обязаны своим специальным образованием Гельмгольцу, – будет потом говорить Столетов. – Значение его в качестве международного учителя, думаю, ни для одной страны (кроме родной ему Германии) не было так велико, как для России».
В статье о Кирхгофе Александр Григорьевич потом напишет:
«Простота обращения и неутомимая внимательность в отношении к учащимся, постоянная деятельность и самообладание мысли, дар сжатой, но отчетливой речи – вот что поражало нас в Кирхгофе. Во всем сказывается сильная воля, чувство долга, высокое – и чуждое высокомерия – самолюбие. Мы мало привыкли соединять в уме понятия о гении и о любви к порядку; фраза, что „гений есть высшее терпение“, также находит мало веры. Поучительно видеть аккуратность, с какой Кирхгоф ведет свои бумаги, красивым и неспешным почерком записывает in extenso (целиком, полностью (фр.)) все продуманное и сделанное. Видишь, что эта глубина и точность мысли далась не вдруг и не даром; она – плод упорной работы над собой».
Будущий русский физик сразу обращает на себя внимание великого учителя. Он выделяется в кружке слушающих лекции, как Сириус в звездном небе.
«Хотя большинство из нас были старше Столетова и многие обладали очень основательным математическим образованием, но с первых же разов, как мы стали собираться для составления лекций, он резко выдвинулся вперед; то, чего мы добивались с трудом, ему давалось шутя, и вскоре он сделался уже не простым сотрудником, а руководителем наших знаний», – будет потом рассказывать В. Ф. Лугинин, занимавшийся вместе с Сашей.
В одном из писем Кирхгоф назовет Столетова самым талантливым из своих слушателей. Его уважение отразится в том, что немец на протяжении всей жизни будет отправлять Александру Григорьевичу рукописи своих трудов до их публикации.
«Могу со своей стороны прибавить, – напишет Тимирязев, – что когда через несколько уже лет я, в свою очередь, провел в Гейдельберге несколько семестров, посещая, между прочим, и практические занятия у Кирхгофа, мне доводилось слышать еще свежее предание об одном молодом русском, с виду почти мальчишке, изумлявшем всех своими блестящими способностями».
Столетов не ограничивается одними посещениями лекциями. Он тщательно конспектирует десятки трудов по физике. Они охватывают самые разные вопросы, но больше всего молодого ученого влекут к себе электричество и магнетизм. Эти темы Столетов изучает особенно тщательно. Уже сейчас начинает проявляться то, что станет его пожизненной склонностью.
Но все же одни лишь лекции и конспекты угнетают Александра. Ему хочется проводить опыты своими руками, а не только запоминать, что сделали другие. И вот однажды к нему в гости приходит Константин Рачинский с предложением организовать небольшую лабораторию на своей квартире.
Денег Рачинского хватает на небольшое количество приборов – но все же друзья не могут скрыть выражение глубокого удовлетворения на своем лице после их закупки. Они подолгу засиживаются, ставя опыты и набивая руку в экспериментировании. Юношеская изворотливость теперь нужна как никогда: приходится постоянно изловчаться, перестраивать приборы. Мастера, наверное, пришли бы в ужас, увидев подобное кощунство. Но молодых людей это не останавливает. Какая разница, чем был прибор раньше, если все это служит во славу науки?
Лето 1853 года, открытие лаборатории Кирхгофа все еще затягивалось. Столетов с Рачинским переезжают в Геттинген к Веберу.
Познакомившись с ним, Александр пишет брату Николаю: «Вебер – преоригинальный старичок, одет довольно цинически, говорит престранно, недоговаривая, растягивая слова и проч. Взглянув на него и даже послушав его, не подумаешь, что столько дельного, нового, теоретически глубокого вышло из этой головы».
В лаборатории Вебера Александр впервые проходит большой физический практикум. Он изучает все, что было накоплено предшественниками. Много внимания Столетов уделяет изучению приборов и обработке экспериментальных данных. Но особенную подготовку ему удается получить в области магнитных и электрических измерений – как раз в том, к чему его влекло, еще когда он занимался только теорией.
Ненадолго задержавшись у Вебера, Столетов отправляется в Берлин к Магнусу. Сам город поражает его своей чистотой и образованностью всех слоев населения. Всюду так и сквозит ветер просвещения.
Лаборатория Магнуса помещается в его частной квартире. «Домашняя лаборатория Магнуса, – пишет Столетов, – первый пример физической лаборатории – становится рассадником физиков-экспериментаторов». Чуть позже она получит субсидию от правительства и станет лабораторией публичной.
«Магнус считался превосходным лектором и крайне искусным экспериментатором, – вспоминал Сеченов. – Позднее, в Гейдельберге, я слышал рассказ Гельмгольца в его лаборатории, как Магнус приготовлял для своих лекций опыты. По словам этого рассказа, он всегда старался придать опыту такую форму, чтобы при посредстве натяжения нитки или удара, или вообще какого-нибудь простого движения рукой приводить в действие показываемый снаряд или вызвать желаемое явление».
В Берлине Столетов знакомится с Францем-Эрнстом Нейманом, для которого важнее всего в науке был точный расчет. «В глазах Неймана, – рассказывает Столетов, – математика – мощное оружие изучения природы, необходимое звено между простым „элементарным законом“ и сложным явлением действительности; она проникает туда, где бессилен опыт, дает суждению отчетливость и общность». Но Нейман в своих суждениях несколько однобок, думает Александр, ведь, занимаясь со своими учениками и «проводя их через длинную и строгую школу механики и математической физики», он «не спешит знакомить их с практикой лаборатории». Нейман слишком недооценивает важность опытов, экспериментов. А Столетов уже тогда начинает понимать истины, пропагандируемые еще в свое время Ломоносовым, что важнее всего синтез теории и практики, что только тогда наука будет развиваться интенсивно и в нужном направлении.
