Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
Я даю офицеру, одетому в голубое, квитанцию на паспорта и, в сопровождении слуги, который несет мой чемодан, мы идем в «Санта Мария». Дорогой я вижу оперную афишу на этот вечер и с удовольствием предполагаю туда пойти.
Хозяин «Санта Марии» встречает меня с довольным видом, быстро велит разжечь огонь, потому что дует ледяной северный ветер, заверяет меня, что никто не заходил в мою комнату, за исключением его, и возвращает мне, в присутствии офицера мою шпагу, обнаженную, но отмытую от крови, и мой редингот. Что меня удивило, это моя шляпа, которую я потерял при падении, когда убегал. Другой офицер, убедившись, что принесли все то, что я оставил в башне, спросил, согласен ли я, что мне вернули все, что мне принадлежит. Я отвечаю, что уверен в этом.
— Месье, желаю вам доброго путешествия, во Францию, либо в Мадрид.
Вот, дорогой мой читатель, и вся редкостная история того, что случилось со мной в Барселоне; вы не читали ничего более правдивого и с более полными деталями, и, со всеми обстоятельствами она вся известна многим людям, которые живут еще в этом городе, все, заслуживающие доверия. Вот, однако, остальное.
Я говорю моему хозяину, что буду обедать в полдень, и выхожу с тем же местным слугой, что распорядилась дать мне Нина. Я направляюсь на почту, чтобы посмотреть письма, которые должны были мне прийти «до востребования», и нахожу их пять или шесть. Новый предмет для удивления: правительство, запросто хватая человека и арестовывая все его бумаги, не позволяет себе изъять из почты письма, адресованные ему. Эти письма были все старые, из Парижа, Венеции, Варшавы и Мадрида. У меня не было никаких оснований предположить, что было перехвачено хоть одно.
Я возвращаюсь в гостиницу, чтобы прочесть свои письма и переговорить с хозяином, который меня очень интересует. Первое, что я у него спрашиваю, это мой счет, и он отвечает, что я ему ничего не должен. Он показывает мне мой оплаченный счет перед моим заключением и говорит, что его известили через тот же канал ничего не брать с меня за все, что мне поставляли в тюрьму, и потом, вплоть до моего отъезда из Барселоны.
— Значит, вы знали, сколько я должен был оставаться в башне?
— Я ничего не знал. Мне платили каждый раз в конце недели.
— От имени кого?
— Вы его знаете.
— Есть ли у вас какая-либо записка для меня?
— Ничего.
— А местный слуга?
— Я его оплатил и рассчитал; но теперь у меня нет на то приказа.
— Я хочу, чтобы этот человек сопровождал меня вплоть до Перпиньяна.
— Я полагаю, что вы хорошо сделаете, покинув Испанию, потому что в Мадриде вы ничего не добьетесь.
— Что говорят о покушении?
— Говорят, что выстрел из ружья, что был слышен, произвели вы сами, и что вы сами поранились о свою шпагу, потому что не нашли никого ни раненного ни убитого.
— Это замечательно и необычно. А моя шляпа?
— Мне ее передали три дня спустя; я все переправил правительству вместе с вашей шпагой и вашим плащом в само утро вашего ареста, как вы мне приказывали.
— Какой хаос! Но известно ли было, что я в башне?
— Весь город это знал. Но также рассказывали две разумные версии: одна публичная и другая — на ушко. Публичная была, что ваши паспорта фальшивые. Тайная, которая, по-моему, правдивая, что вы проводили ночи у Нины. Я клялся всем, что вы ночевали ночью дома, но все равно. Вы туда ходили. Вы, однако, хорошо бы сделали, не ходя туда теперь, когда я вас предупредил, потому что сейчас вы во всем оправданы.
— Я пойду в оперу этим вечером, но не в партер. Вы позаботьтесь заказать мне ложу.
— Я это сделаю. Я надеюсь, что вы не пойдете к Нине.
— Конечно, не пойду.
Ближе к полудню молодой человек, служащий банкира, принес мне письмо, которое дало мне новый повод для удивления. Я вскрываю его и нахожу мои обменные платежные письма, что я предъявлял в Генуе г-ну Августино Гримальди далла Пьетра. Его письмо было кратким. Вот его точный перевод:
«Пассано безуспешно советовал мне отправить в Барселону эти письма, чтобы добиться, чтобы вас арестовали. Я направляю их вам, чтобы сделать вам подарок и чтобы заверить вас, что я не из тех, кто старается добавить неприятностей людям, гонимым судьбой. Генуя, 30 ноября 1768 года».
Вот четвертый генуэзец, который проявил себя в отношении меня как истый герой. Должен ли я в благодарность четырем благородным людям столь высокого калибра простить генуэзца Пассано? Нет, отнюдь. Следует избавить их от столь недостойного соотечественника. Но я напрасно мечтал об этом. Я узнал несколько лет спустя, что этот монстр умер в Генуе в нищете. Однако это письмо г-на Гримальди заставило меня узнать, где находился Пассано в это время. Он остался заключенным в тюрьме, Когда меня перевели в башню; мне важно было выяснить, где он, чтобы либо попытаться его уничтожить, если он в состоянии мне вредить, либо быть настороже, держа наготове против врага подходящего убийцу.
Я поделился своим интересом с хозяином, который поручил моему местному слуге выяснить это. Вот что я узнал перед тем, как покинуть Барселону и не имев возможности знать это заранее.
Асканио Погомас, потому что теперь он звался так, содержался под арестом до конца ноября и уехал морем на барке, которая направлялась в Тулон, через три или четыре дня после того, как покинул цитадель. Я написал в тот же день г-ну Гримальди письмо на четырех страницах, из которого он должен был получить квинтэссенцию моего чувства благодарности. Следовало выплатить ему, в знак моей благодарности, тысячу цехинов, которыми, из-за моих двух писем, я становился его должником и с которыми, если бы он последовал тому, что этот монстр говорил ему сделать, он принес бы мне много беды.
Но вот еще новость, о которой заговорили в Барселоне.
В два часа пополудни поменяли все афиши, которые объявляли об опере в вечер этого дня. Было заявлено о перерыве в театре вплоть до второго дня нового года в связи с болезнью двух главных актеров. Этот приказ мог исходить только от вице-короля, ибо публика называла его именно так, говоря, что Каталония — это королевство, а не провинция. Я ничего не сказал, но принял к сведению это приостановление спектакля. По своему характеру, я принял решение, на которое не думал, что могу быть способен: я решил отложить отъезд. Это был способ заставить краснеть графа де Рикла за свое тиранство, упрекая его за его безрассудство и его несправедливые поступки по причине его несчастной любви, которые делали его самым несправедливым из людей, в то время как до того он сходил за самого справедливого. Петрарка говорил:
Amor che fa gentile un cor vïlano [30].