Юрий Федосюк - Короткие встречи с великими
30 июня 1955 года утром мой начальник H.A. Визжилин вызвал меня и сказал: есть указание организовать пребывание в Ленинграде иностранных делегаций, которые возвращаются со Всемирной ассамблея мира, закончившейся в Хельсинки. Вместе с другими сотрудниками ВОКСа я должен работать в «штабе», который он возглавит, в Ленинграде. Всё это продлится два дня, поезд уходит днём, билеты готовы, никаких сборов не потребуется. Семья была на даче, времени не было, я явился на вокзал к поезду не только без чемодана, но даже без какой-либо сумки, что вызвало подозрительные взгляды проводников: ничего себе пассажир дальнего следования!
Как обычно, спешка оказалась излишней. Делегации начали прибывать в Ленинград только 2 июля вечером. До 6 июля мы крутились с ними в Ленинграде, ездили на различные мероприятия. Командировка затягивалась: пришлось купить рубаху преднамеренно тёмного цвета и носильную сумку.
Однако 6 июля Визжилин вызвал меня в свой «штаб» и приказал везти не то 60, не то 70 японцев сразу из Ленинграда в Киев и только после Киева в Москву. Я назначался старшим, в помощь мне выделили заместителя и двух опытных советских переводчиков. Наняли два вагона. В 23.00 поезд отправился в Киев.
Никогда с японцами я не общался, в Японии не был и только тут впервые столкнулся с этой удивительной нацией. Количество подопечных устрашило меня, но пригодился армейский опыт: я разбил гостей на две группы (взвода) в соответствии с размещением в двух вагонах, на каждую группу поставил переводчика, группы разбил на отделения со старшими (отделёнными) из японцев. Договорился с вагоном-рестораном о выделении специального времени для нашего двухсменного питания.
Опасения мои оказались излишними. Японцы проявляли полное послушание и беспрекословную дисциплину. Даже с десятью европейцами мне было бы труднее, чем было с шестьюдесятью или семьюдесятью японцами.
Ехали полтора суток через Витебск, Оршу, Могилев. Погода стояла дивная, пейзажи вокруг были изумительными. Одна беда: мои японцы отличались редкостным любопытством. На каждой станции – а их было много – все до одного высыпали из вагонов и разбредались по перрону. Притом садились в вагоны только перед самым отправлением. Мне стоило большого труда своевременно загнать их всех в вагоны, сам садился уже на ходу. На одной из станций случился конфуз: я безуспешно требовал, чтобы застрявший на перроне узкоглазый мужчина срочно садился в отходящий поезд, тот упорно отказывался. Наконец мои японцы жестами показали мне: «Это не наш». Оказалось, что то был какой-то местный монгол.
Слава Богу, ни один японец не отстал от поезда: то-то было бы возни вытребовать его потом в Киев! Перед Киевом я через переводчиков и отделённых устроил поверку: все оказались на месте.
Вначале японцы казались мне все на одно лицо, разве только мужчин я отличал от женщин, которых было немного. Несомненно, я дважды или трижды в день здоровался с одними, с другими же – ни разу. К концу поездки я стал их неплохо отличать друг от друга и даже дивился своей недавней незоркости и непамятливости. Сразу же бросился в глаза высокий длиннолицый мужчина с продолговатым носом – внешности, не характерной для японца. У него был строгий, немного грустный, задумчивый вид. «Это их знаменитый драматург Киносита», – пояснили мне переводчики. Мы познакомились и побеседовали: Киносита довольно сносно говорил по-немецки.
В Киеве нас ждали, была подготовлена насыщенная программа. Были и накладки: у одного из гостей в трамвае украли бумажник с деньгами, он сел писать возмущённое письмо в «Вечерний Киев». От письма отговорили, но бумажник не нашли, утрату компенсировали в советских деньгах. Возили всех на двух автобусах в колхоз имени Хрущёва в село Требухово. Там гостей накормили и угостили красным вином местного производства. Известная балерина, маленькая, изящная, как куколка, Микико Мацуяма прямо на лужайке изумительно грациозно станцевала перед колхозниками. Но с вином случилась беда: выпили-то всего стакан-полтора каждый, но сильно захмелели. Вино было слабое, но для маленьких японских желудков доза оказалась чрезмерной.
Опьянение их было необычным: они не распустились, не безобразничали, а только стали по-детски веселыми и необыкновенно добрыми. Всю обратную дорогу до Киева хохотали, как дети, и пели свои песни. Киносита тоже.
Японцы относились ко мне с огромным уважением, как выяснилось, вовсе не потому, что я исполнял роль старшего: импонировал мой рост. Оказалось, что высокий рост вызывает у японцев невольное почтение. Об этом они прямо мне сказали.
На прощанье в мою сумку посыпалась мелкие безделушки-сувениры. Дарил чуть ли не каждый. Я спросил переводчиков, нужно ли делать ответные подарки. Желательно, отвечали они. Но как и чем я мог одарить такое количество гостей?
Только 12 июля вечером я привёз делегацию в Москву. Целый час распределял их по номерам в гостинице «Европа», путаница была изрядная, мест не хватало, так как не учли разнополость. Наконец всех запихали в номера, я с облегчённым сердцем и с переполненной сувенирами сумкой направился домой.
Вот тут-то случился казус, позволивший мне глубже постичь тайны восточного характера. В углу коридора, в темноте, я заметил сидящего на корточках мужчину, мурлыкающего себе под нос какую-то заунывную песенку. Была ночь. Вгляделся: то был Киносита.
– Почему вы здесь, господин Киносита?
– А мне негде спать, вот я и здесь, – спокойно и как-то обречённо ответил драматург.
– Как так? Вам же выделили номер.
– А меня не пустили. Там живут какие-то чужие люди. Ваши.
– Что же вы раньше же сказали? Мы бы всё устроили.
– Не беспокойтесь, что же делать, если нет места? Я и так ночь пересижу.
Всё это – без тени упрека или иронии. Традиционная восточная покорность выпавшей судьбе.
Разумеется, я поднял его и добился у запутавшегося администратора места для Киноситы. Он чинно благодарил меня, сложив ладони в вежливом полупоклоне.
Представляю себе, какой скандал учинил бы в такой ситуации даже самый незначительный европеец или американец! А случай с Киноситой – даже если это не был бы выдающийся драматург – запомнился на всю жизнь.
Вальтер Фельзенштейн
Вальтер Фельзенштейн
Этот крупный немецкий режиссёр добился того, чего не удалось даже Станиславскому: создал полноценный оперный театр, в котором высокая вокальная и музыкальная культура соединилась с актёрским мастерством певцов. С 1947 года берлинская «Комише опер», которой до самой своей смерти руководил Фельзенштейн, являет собой ансамбль непревзойденного уровня, свободный от неизбежных, казалось бы, на оперной сцене наигрыша и ремесленничества как вокалистов, так и хора[50]. Постановки Федьзенштейна, свежие и изобретательные, совершенные по замыслу и отработке, вызывают у публики полный восторг.
