Михаил Филин - Арина Родионовна
Тут-то, «в своей избе» (XIII, 302), Пушкин и узнал доподлинно — от П. А. Осиповой и иных деревенских жителей, — как переносила Арина Родионовна отсутствие «ангела».
Впрочем, кое-что Александр Пушкин, вернувшись «вольным в покинутую тюрьму» (XIII, 304), увидел и услышал сам. В день возвращения поэт засел за письмо князю П. А. Вяземскому — и начал с того, что поразило его всего более:
«Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни — ей богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр<очее>. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70 лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы вероятно сочинённой при ц<аре> Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом» (XIII, 304; выделено Пушкиным).
Очевидно, счастливая Арина Родионовна пригласила тогда в дом священнослужителей из приходского храма «пригорода Воронич Опочецкого уезда во имя Воскресения Христова»[337], и те совершили благодарственное моление по случаю избавления раба Божия Александра от всяческих напастей. А выученная старушкой молитва была, как полагают учёные, апокрифической, относящейся к разряду народных заклинаний[338]. Вероятно, кому-то из «хамов» пришлось неоднократно повторять её вслух при няне — до тех пор, покуда Арина Родионовна не затвердила магические слова.
Хотя Пушкин и припудрил эпистолярный рассказ изрядной долей иронии, однако он не скрыл от приятеля своей растроганности. Видимо, князь П. А. Вяземский понял эти чувства и в ответном письме из Москвы (от 19 ноября) учтиво полюбопытствовал у поэта относительно его отличившейся няни (XIII, 306).
Главным «делом» для Пушкина во время пребывания в Михайловском поздней осенью 1826 года стала работа над запиской «О народном воспитании», которую он принялся составлять по прямому указанию императора Николая I. Это ответственное и трудное задание было своеобразным экзаменом для прощённого поэта: правительство ждало от него не только творческих размышлений по данному вопросу, но и убедительных доказательств политической благонадёжности.
К середине ноября Пушкин, измарав немало листов «третьей масонской» тетради, окончил-таки свои «недостаточные замечания о предмете столь важном, каково есть народное воспитание» (XI, 47). Под переписанным набело текстом, сшитым в специальную тетрадь (ПД № 1734), он поставил дату: «Михайловское. 1826. Ноябр<я> 15»[339]. (Позже, в декабре, царь, ознакомившись с рукописью, отметил, что пушкинские рассуждения «заключают в себе много полезных истинн»; XIII, 315.)
Отложив в сторону тягостную «презренную прозу» (XIII, 310), поэт обратился к стихам. Он и дописал пятую песнь «Евгения Онегина», и воспел — как бы откликаясь на услышанную по приезде чудную молитву — находившуюся рядом Арину Родионовну.
«Мысль его то и дело к ней возвращалась» (В. Ф. Ходасевич)[340].
Существует весьма основательное мнение, что именно между 15 и 22 ноября 1826 года Пушкин сочинял послание <«Няне»>[341]. Оно было занесено чернилами в ту же «третью масонскую» тетрадь. Сохранившийся вариант стихотворения считается беловым автографом с авторской правкой:
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждёшь меня.
Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.
Глядишь в забытые вороты
На чёрный отдалённый путь:
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь.
То чудится тебе (III, 33).
Завершил ли поэт послание к «маме», поставил ли осязаемое единственно им, художником, многоточие посреди тринадцатого стиха или нет, — остаётся загадкой[342]. Мы знаем определённо только то, что Пушкин никогда не напечатал эти интимнейшие михайловские стихи.
(Одну из причин их сокрытия от публики — явно не главную, но существенную — следует, возможно, искать в изменившихся в конце двадцатых — начале тридцатых годов отношениях поэта к отцу и матери. После пушкинского возвращения из ссылки в разобщённой ранее семье — при посредничестве родни, друзей и приятелей Пушкина — постепенно и трудно стало утверждаться согласие. Сначала появились едва приметные признаки перемирия, потом был заключён хрупкий «худой мир», а в итоге повздорившие стороны сблизились настолько, что почти сдружились.
Однако некоторая обида всё же оставалась: ведь никаких поэтических произведений, обращённых к Сергею Львовичу и Надежде Осиповне, щедрый на мадригалы Александр так и не сочинил. Публикация взамен гимнов «дражайшим» (XIII, 329) родителям проникновенных стихов о крепостной «няньке» — «голубке» (!), которая к тому же «одна» (!!) тоскует по поэту, «одна» ждёт его, — была бы для самолюбивых стариков крайне болезненным ударом[343]. Отправляя послание «Подруга дней моих суровых…» в стол, сын мог учитывать, в дополнение к прочим, и это щекотливое обстоятельство.)
Ровно две недели блаженствовала Арина Родионовна. 23 ноября 1826 года поэт расстался с ней и отбыл в Москву.
В дороге его коляска перевернулась, Пушкин серьёзно пострадал и надолго застрял в Пскове. «Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня, — сообщал он В. П. Зубкову 1 декабря, — у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать» (XIII, 311, 562). До древней столицы Пушкин добрался лишь к вечеру 19 декабря.
По всей видимости, слухи об этом происшествии до няни не дошли. Иначе старушка натурально поспешила бы из сельца в близлежащий Псков — выхаживать хворого «ангела».
В первой половине января 1827 года Арина Родионовна тоже сподобилась попутешествовать: в силу какой-то надобности она ездила из Михайловского в Петербург.
Семейство Пушкиных жительствовало тогда в доме Устинова на Фонтанке, у Семёновского моста[344]. Свидевшись там с Надеждой Осиповной и Сергеем Львовичем, старушка узнала, что у супругов появилась какая-то надежда на замирение с Александром и посему они с нетерпением ждали прибытия своего блудного сына.
К сожалению, тот молчал — словно в воду канул.
Жаждала обнять дорогого брата и «голубушка» Ольга Сергеевна, двадцатидевятилетняя и по-прежнему незамужняя дева. Она, соскучившись по любимой няне, толковала с Ариной Родионовной особенно долго и доверительно.
