Марк Поповский - Судьба доктора Хавкина
После войны ученого собирались представить к какой-то награде. Индийское правительство пыталось даже выяснить местонахождение своего бактериолога и… не нашло его. Доктор Хавкин исчез.
ЭПИЛОГ
«Нужны совершенно исключительные обстоятельства, чтобы имя ученого попало из науки в историю человечества». В этих словах Оноре Бальзака звучит неподдельная грусть: история, забитая тысячами имен королей-узурпаторов, полководцев-завоевателей и душителей-министров, сохранила ко времени Бальзака едва ли несколько сот имен тех, кто заботился, чтобы люди были лучше накормлены, одеты, быстрее передвигались, больше видели, знали и легче добывали свой хлеб. В раззолоченном хороводе владетельных особ для ученого люда осталось на редкость мало места. И уж совсем ничтожен список деятелей, чье творчество имело целью сохранить самое ценное — жизнь, здоровье.
Великие врачи прошлого? Сколько их знает каждый из нас? Троих? Пятерых? Дюжину? Боюсь, что даже нынешние медики не помнят больше. Снова несправедливость? Давайте разберемся.
Спора нет, историографы прошлого (и только ли далекого прошлого) страдали излишним пристрастием к сильным мира сего. Но с медиками происходило, видимо, и другое. Подумайте о «великих» врачах, не знавших, что большую половину человеческих недугов вызывают живые возбудители, не имевших представления о болезнях крови, страданиях обмена, бессильных почти перед любым заболеванием. Многих ли спасли те, кто еще в 70-х годах XIX в. вполне серьезно брался лечить холеру электричеством, чуму — вытяжкой из конского навоза, а брюшной тиф — горячими ваннами? Что же удивляться, если имена этих лекарей давно забыты.
Трудно даже сказать, чего больше — пользы или вреда принесла допастеровская медицина. Кровопускание, например, к которому сегодня прибегают в редчайших случаях, как к весьма опасному средству, в течение нескольких веков считалось панацеей от всех болезней и в том числе инфекционных. Недаром Буало писал о печальной участи больных своего времени (XVIII в.). «Один умирает, лишившись своей крови, другой — переполненный александрийским листом». Разводишь руками, когда знакомишься с методами старых докторов: до чего живуч человек, выздоравливали же все-таки, претерпев такую медицину!
Цинизм пронизывал медицину прошлого. Не видя проку ни от одного из лекарств, медики становились равнодушными ремесленниками, а то и стяжателями. «Вы изучаете большой и малый мир, чтобы в конце концов все предоставить воле божьей!» — с издевкой бросает средневековым врачам гетевский Мефистофель. Но положение было не намного лучше и в то время, когда великий поэт писал своего «Фауста». Исполненная духом безнадежности и безверия, допастеровская медицина редко рождала героев. Даже такой благородный и мужественный человек, как Николай Пирогов, размышляя над повальной смертностью в госпиталях, задавался вопросом: чему удивляться больше, тому ли что происходит в палатах, или тому, что больные и раненые еще продолжают верить врачам.
Эпоха Пастера не только подарила миру науку об инфекции и предложила действенные средства против микробов. Она принесла в медицину оптимизм, дала врачу веру в свои силы, создала гвардию беззаветных героев науки. Победители дифтерии Ру и Беринг, разоблачитель малярии Рональд Росс, Даниил Заболотный, открывший, куда «уходит» между эпидемиями чума; американец Говард Риккетс и чех Станислав Провацек, пожертвовавшие собой, чтобы разгадать секрет сыпного тифа — вот люди (а их несравненно больше, чем здесь названо), которых уже никогда не удастся оставить за пределами истории цивилизованного человечества. В их риске и гибели не было безнадежности. Созданные следом новые спасительные вакцины и сыворотки подтверждали: идея Пастера верна. Владимир Хавкин — бесстрашный борец с чумой и холерой — по праву занимает свое место в рядах этих рыцарей бактериологии.
Разными путями приходят люди науки в список вечного почета. Одних ведет личное мужество, других — многолетний тяжелый труд, третьих — талант наблюдателя. Но неизменным условием остается для каждого, кто входит в пантеон бессмертия, — польза, подлинная, действительная польза, которую они принесли миллионам людей всех стран, всех материков. Когда-то профессор Алмрот Райт, подчеркивая значение работ Хавкина, сказал, что его опыты были важнее даже, чем их результаты — спасение тысячей жизней, — ибо они привели к развитию идей вакцинации, натолкнули ученых на создание бактериальных препаратов против других заразных болезней. Как ни парадоксальны слова английского бактериолога, они выражают совершенно верную мысль: Хавкин спас не только тех, кого прививали его вакциной, но и тех, кого прививали от тифа вакциной Райта, и многих других, избавленных от гибели благодаря победе идеи вакцинации. Вот она Большая Польза — высокий порог истории человечества, через который дано переступить далеко не всякому.
…Сентябрь 1927 года. Одесса. Первые зрелые каштаны с мягким хлопающим звуком падают на дорожки Приморского бульвара. Погожим утром здесь любят отдыхать одесские старики. Они усаживаются стайками на скамейках и с наслаждением вдыхают знакомые с детства запахи моря и порта, слушают приглушенную расстоянием музыку причалов. В тот день наметанный глаз старожилов сразу отметил появление на бульваре чужого. Стройный красивый старик с огромной белой головой сел под каштанами лицом к морю. Изящный костюм, касторовая шляпа и палка с замысловатым набалдашником выдавали в нем приезжего из-за границы. Но даже бывшие товарищи не узнали бы в этом седом величественном иностранце тоненького мальчика-студента Владимира Хавкина. Почти сорок лет прошло с тех пор, как он сидел тут последний раз. Целая жизнь.
Последние двенадцать лет Хавкин жил во Франции, в городке Булонь-на-Сене. В архиве И. И. Мечникова сохранилось письмо, посланное Владимиром Аароновичем Ольге Николаевне Мечниковой в Париж осенью 1925 года в ответ на ее письмо, в котором она, очевидно, просила Хавкина, в то время директора благотворительного фонда для студентов, похлопотать за двух юношей, нуждающихся в стипендии. Добрая слава не оставила «великого филантропа». Хавкин обещал помочь этим двум студентам. (В 1927 году, побывав в родном Одесском университете, Хавкин узнал, что новое поколение учащихся на его родине не нуждается в помощи меценатов: в университете все студенты получают государственную стипендию.) Из письма явствует также, что Хавкин жил на улице Гюго, 17, в небольшом собственном доме.
Во Франции Хавкин жил очень уединенно, окончательно оставив научные занятия. Европа его забыла. Для жителей Франции или Англии двадцатых годов волнующая эпопея борьбы с холерой и чумой, разыгравшаяся четверть века назад, представлялась событием давним и потерявшим всякое значение. Но для Индии Хавкин оставался героем, человеком, спасшим миллионы жизней. В 1925 году по просьбе группы ученых, работавших в Бомбейской бактериологической лаборатории, власти переименовали это учреждение в Haffkine Institute — «Институт Хавкина». Это было сделано для того, чтобы, как пишет индийский биограф доктор Найду, «увековечить память одного из тех, кто оказал Индии и ее народу неоценимую помощь».
