Пьер Птифис - Поль Верлен
— Убирайтесь! — кричал г-н Моте. — Избавьте нас от своего присутствия! — Не говоря ни слова, Поль вышел и отправился ночевать к матери.
К чему притворяться дальше? В тот вечер Матильда призналась родителям, что муж бил ее, что разбитая губа и синяки на запястьях — его рук дело, а вовсе не результат падения на кучу камней, как она говорила раньше.
На следующий день г-н Моте пригласил врача, чтобы тот официально засвидетельствовал последствия жестокого обращения с его дочерью. Доктор (это был не Антуан Кро, как указывают иные) категорически заявил, что больной нужен полный покой, в том числе и душевный. Г-н Моте мгновенно принял решение: он и Матильда поедут на его родину, в Перигё. Там они поселятся в каком-нибудь уютном отеле.
В течение двух дней от Верлена не было ни слуху ни духу. На третий он послал записку на улицу Николе, но, не получив никакого ответа, отправился туда сам. Г-жа Моте сообщила ему, что Матильда заболела. Они немедленно пригласили врача, по совету которого она уехала на юг Франции поправлять здоровье и собирается провести там всю зиму. Если у него возникнет желание ей написать, г-жа Моте будет пересылать его письма. Ошеломленный Верлен не знал, что сказать, и вернулся к матери.
Супруги расстались. Рембо выиграл первый раунд. Он не сомневался, что имеет власть над Верленом и играл на его слабости. Зная, каким жестоким может быть Поль в опьянении, он поил его и не отпускал домой до тех пор, пока тот не был готов убить всякого, кто осмелится сделать ему малейшее замечание. Теперь Рембо чувствовал себя победителем: враг обращен в бегство!
Г-жа Верлен пыталась образумить сына: если алкоголь толкает его на всякого рода безумства, он должен собраться с силами и бросить пить. Поль обещал исправиться, сделать все возможное, чтобы примириться с женой и вернуться к спокойной жизни. 20 января он пишет письмо Матильде, в котором признает свою вину, сожалеет о жестокости и просит прощения за свое недостойное поведение. Он умоляет не судить о себе по этой крайности. На самом деле он очень любит, любил и всегда будет любить только ее. Поль клянется, что все несчастья позади, что отныне он будет самым любящим мужем и заботливым отцом. Пусть Матильда вспомнит о «Песне чистой любви»! Он умоляет пожалеть его, не заставлять его рыдать день и ночь в одиночестве! Ах, только бы она вернулась!
Ответ Матильды был весьма сдержанным. Непременным условием своего возвращения она поставила полный и окончательный разрыв с Рембо. Г-н Моте на всякий случай предусмотрительно сохранил письмо своего зятя, в котором содержался ряд недвусмысленных признаний.
Этот ультиматум поставил Верлена в неприятное положение. По совету матери он попытался поговорить с Рембо, стал объяснять ему, что дела его плохи и будет лучше, если тот исчезнет, хотя бы на время. Рембо был непреклонен: не может быть и речи о том, чтобы он подчинился капризам глупой бабы. Верлен вынужден был написать жене, что не в состоянии выполнить ее требование. Та ответила, что решить дело очень просто: Рембо живет за его счет, следовательно, стоит только прекратить давать ему деньги, как голод заставит его вернуться к матери. Матильда также заметила, что Артюр вполне может найти работу и тогда, если он так хочет, остаться в Париже[206].
Что же делать? Каждый остался при своем.
В январе, на площади Сен-Сюльпис, в здании, на первом этаже которого находился (и находится до сих пор) бар, состоялся очередной традиционный ужин «Озорных чудаков». Как всегда, после обильной и изысканной трапезы началось чтение стихов. Рембо был взбешен тем, что Верлен склоняется на сторону Моте, и пребывал в отвратительном расположении духа.
Довольно посредственный поэт по имени Огюст Крессельс декламировал свой «Сонет битвы»[207]. Неожиданно на том конце стола, где сидел Рембо, поднялся ропот: Артюр, положив локти на стол, сопровождал звучным «Дерьмо!» каждую строку стихотворения, а соседи безуспешно пытались заставить его замолчать. Поскольку чтение продолжалось, Артюр стал повышать голос. Все возмущенно зашумели, кто-то вскочил, с грохотом опрокинув стул, и направился к Рембо, чтобы его утихомирить. Произошла небольшая потасовка. Кариа схватил за плечи возмутителя порядка и хорошенько его тряхнул: «Урод недоделанный, замолчишь ты в конце концов или нет?» Д’Эрвильи обозвал его «мерзким фигляром», на что этот «малыш» ответил ему непристойным ругательством. Тогда собравшиеся вышвырнули Рембо из комнаты.
Спокойствие было восстановлено, чтение продолжилось. Но Рембо устроил засаду в соседнем помещении[208] и, когда сотрапезники стали выходить, бросился на Кариа, потрясая тростью-шпагой с обнаженным лезвием, которую он обнаружил в гардеробе. Поэт-фотограф схватил его за запястье, чтобы избежать удара, приговаривая сквозь зубы: «Ничтожный хам!..» Их разняли. Кариа был легко ранен в руку и в пах, это были просто царапины. Рембо тщетно пытался вырваться из рук крепко державших его врагов.
В этот момент появился Верлен, выхватил у Рембо, который брызгал слюной от бешенства, его оружие и сломал о колено, затем вызволил его самого. Вид у возмутителя спокойствия был жалкий. Потом величественным жестом Поль поручил своему юному другу Мишелю де Ле отвести Рембо домой, на улицу Кампань-Премьер.
Новость о жестокой выходке Рембо облетела весь Латинский квартал. Форен сделал рисунок, изображавший ангельски-невинного Артюра, под которым подписал: «Не трогай дерьмо, оно и вонять не будет». Разъяренный Кариа разбил фотографическую пластинку, на которой был изображен его «убийца». Верлена уведомили, что он может по-прежнему принимать участие в обедах «Озорных чудаков», но его протеже более не имеет права там появляться. Проклятый всеми, Рембо оказался в одиночестве.
Из-за этого происшествия картина Фантен-Латура так и оставалась незавершенной. Альбер Мера попросил художника не писать его портрет, поскольку ему не хотелось фигурировать на картине в обществе отпетого хулигана и его пособника. Фантен-Латур, хорошо знакомый с щепетильностью людей искусства, оставил картину как есть, полагая, что время все расставит по своим местам.
18 марта 1872 года мастерскую художника посетил Жюль де Гонкур и записал в «Дневнике» свои впечатления от незаконченной картины: «На мольберте установлено огромное полотно, которое должно было представлять собой апофеоз парнасцев, и на котором полно пустых мест, так как, по словам художника, иные поэты не согласились быть изображенным в компании иных своих собратьев, коих почитали свиньями и законченными мерзавцами».