Юрий Соломин - От Адьютанта до егο Превосходительства
Сергей Соловьев работал трепетно. Я видел, как он выходил на пустую сцену и долго смотрел в зрительный зал. Наш зрительный зал всегда завораживает. Здесь существует какая-то особая аура. Даже я начинаю здесь разговаривать в других темпоритмах.
В этом спектакле мне приходилось труднее всех, потому что я еще продолжал играть Войницкого в «Лешем», шедшем в филиале. И в какой-то период я играл двух Войницких. Я иногда начинал говорить монолог в «Дяде Ване» и по удивленным глазам партнеров понимал, что говорю слова Войницкого, но из другой пьесы — «Лешего». Ведь Войницкий в одной и в другой пьесе — два абсолютно разных человека, хотя текст похож. Но не случайно в «Лешем» Войницкий убивает себя, а в «Дяде Ване» стреляет в Серебрякова, мажет и говорит: «Странно. Я покушался на убийство, а меня не отдают под суд». Он оказался неудачником. Я исходил из финала этих пьес.
Человек всегда оценивается но поступкам, поэтому мне они кажутся абсолютно разными. Я считаю, что жизнь самоубийством может кончить только сильный человек. Это — поступок. Может быть, я ошибаюсь, но для меня это так. В «Лешем» Войницкий сильный человек. В «Дяде Ване» — слабый. Он силен своими чувствами. Он потерял Елену, а Астров, как он считает, ее обрел. Для него это тоже трагедия.
Я все время ощущал раздвоенность. Повторять то, что я делал в «Лешем», не очень хотелось бы, да я и чувствовал, что Антон Павлович это написал по-другому. Как следователь я начал ковыряться в каждом слове, в каждой букве, в каждой запятой. Раньше я не мог понять наших «стариков», когда они говорили молодым: «Читай текст, там все написано!» Теперь это понял. В тексте имеет значение все. И ремарки. После «Пучины» я стал очень внимательно относиться к ремаркам классиков. Если Чехов пишет — «пауза», то это очень важно. У Чехова очень много ремарок. Он как режиссер в них все объясняет актеру. Если их поймешь, значит, поймешь и смысл роли.
Я приспосабливал роль к себе. Мне как человеку близки потрясения. Одно из потрясений пятидесятилетнего мужчины видеть, как на глазах его предает друг, как женщина, которую он боготворил, позволяет делать с собой его другу все, что он хочет. Я подумал, что сердце дяди Вани не выдержало. Финал каждый из зрителей понимает по-своему. Кто-то поймет, что ему физически плохо, а кто-то поймет, что дядя Ваня кончился. Артист обязан выполнить то, что сказано в тексте. В конце дядя Ваня плачет, плачет от бессилия, от боли, а когда мужчина в пятьдесят лет плачет — это страшно. Соня в финале говорит слова над телом умершего человека. Конечно, в этой роли я передал свои ощущения. Я в этой роли работаю с удовольствием. Всегда жду этого спектакля. Мне в нем свободно, мне в нем хорошо. Это — мое. Я благодарен актерам. Мне кажется, у нас получился очень хороший ансамбль — Валерий Бабятин-ский, Виталий Соломин, Светлана Аманова, Инна Рахвалова, Виктор Борцов. В нем заняты и актеры старшего поколения — Татьяна Александровна Еремеева, Елизавета Михайловна Солодова, которая прекрасно играет няню. Для меня они все оттуда. Мы разговариваем на одном языке, в одной тональности. От этой тональности возникают темпоритмы. По-моему, мы близко подошли к Чехову. В этом, конечно, немаловажная роль Сергея Соловьева. Ему удалось передать интонацию нежности и щемящей грусти по уходящей интеллигентности и интеллигенции.
Точнее, в этом спектакле я выделил бы трио — режиссер, художник и композитор. Мы все вместе попытались воссоздать дух Чехова. Замечательна работа Валерия Левенгаля и Исаака Шварца. Это мастера высокого класса. Композитора Исаака Шварца я люблю и знаю еще по совместной работе в «Мелодиях белой ночи» и «Дерсу Узала». Этот композитор чувствует природу актерской профессии.
Валерий Левенталь великолепно обустроил сцену — на ней старинная усадьба с садом, рояль с роскошным букетом. Уютные, хорошо обставленные комнаты, где все располагает к покою, отдыху, дружеским беседам, музицированию по вечерам, где особенно хорошо, когда по стеклам стучит дождь.
Чтобы воссоздать атмосферу жизни дворянской усадьбы, на сцену выходили даже две борзые. Они у нас работали целый сезон. Потом одна из них погибла. С собаками работать сложно. Они же не люди. Им нужен свежий воздух, отдых, их нужно привозить на спектакль в машине. В общем, сложностей с ними много. Рыночная экономика вынуждает отказываться от собак.
В первых спектаклях Соню играла Татьяна Дру-бич. Она вносила грацию самой жизни. Бывают женщины красивые, но холодные. Бывают красивые и обаятельные. Татьяне Бог дал и внутреннее обаяние, которое располагает к себе, и красоту. Она вышла на театральную сцену впервые, и наверное, только потому, что об этом ее попросил Сергей. Они очень нежно относятся друг к другу. Как-то она сказала: «Если бы Сергей пригласил меня в Большой театр и заставил меня танцевать, я, наверное, бы танцевала». Эта пара могла бы стать прообразом хорошего современного фильма, но, к сожалению, я не пишу сценариев. Таких женщин я встречал мало. Она интеллигентна. Работает как зверь. Приходила на репетицию на час раньше, и с Соловьевым они репетировали один на один отдельные куски. Конечно, в театре была ревность — у нас были актрисы, и не одна, которые могли бы сыграть Соню. Обычно я не соглашаюсь на то, чтобы в нашем театре играл кто-то со стороны. Несколько раз мне предлагали спонсировать спектакль, если в нем будет занята какая-то актриса со стороны. Я это всегда отвергаю, ибо знаю, что у нас в театре работает сто тридцать моих коллег. Участие Татьяны Друбич — единственный случай, ибо я знал, что Сергею ее участие необходимо, знал, что он не может без нее работать. Ему нужен человек, выполняющий все, что он считает нужным. Татьяна оставила о себе в театре очень хорошее впечатление. Когда она начала сниматься, то честно предупредила, что не сможет играть в театре. Теперь Соню прекрасно играют Инна Рахвалова и Татьяна Скиба.
Спектакль зрителю полюбился. В конце нам кричат не «браво», а «спасибо». Для меня это эталон нужности нашей профессии.
Мне бы хотелось продолжить сотрудничество с Соловьевым. Он вместе с Валерием Левенталем хотел ставить в нашем театре «Маскарад». К сожалению, нас перестали финансировать. Два года мы не получаем бюджетные деньги на производство. Все, что зарабатываем, благодаря гастролям, билетам, которые продаем, эти деньги мы вынуждены пускать на ремонт здания, на охрану и т. д. Если раньше мы за сезон ставили пять-шесть спектаклей, то сейчас в лучшем случае три. Так что хочешь не хочешь многое упирается в деньги. Мы же не можем сесть на рельсы и перекрыть железнодорожные пути. Из-за отсутствия денег мы и не смогли начать постановку «Маскарада».
