Николай Шипов - История моей жизни и моих странствий
Утром 9 апреля пароход снялся с якоря и мы простились с Бейрутом, а на другой день, в 5 часов утра, увидели Яффу. Этот небольшой город расположен на довольно возвышенном холме, близ самого моря; издали очень красив; окружен садами с лимонными, апельсинными и другими плодовыми деревьями южных стран. Лишь только пароход наш стал на якоре, как тотчас же пристало к нему множество яликов, баркасов, с которых турки, греки и арабы с удивительной быстротой и ловкостью вскарабкались на пароход; наперерыв друг перед другом старались зазвать к себе пассажиров: насильно брали багаж, детей и самих пассажиров, причем багаж попадал к одному лодочнику, а хозяин его - к другому. Произошло такое смятение, гам, крик, особенно женщин и детей, что трудно и описать. Русские богомольцы устранились от этой суматохи и дали волю азиатам. После всех перебрались в Яффу и мы, русские, где на берегу встретил нас консульский чиновник и показал, где нам остановиться. Мы пошли в патриаршую гостиницу при греческом монастыре; тут отвели нам комнаты и мы разместились. Потом я и несколько человек из моих спутников пошли осматривать город. Улицы - чисто азиатские: кривые, узкие, неудобные; между ними есть такие, что в них и солнца Божьего не видно. На гавани заметно было оживление и суета; нагружали и выгружали суда, навьючивали мешки с хлебом на верблюдов, лошаков и мулов. Тут бросались в глаза полунагие и совсем нагие арабы. Пройдя город, мы вышли за иерусалимские ворота, где находился базар. Продавалось здесь особенно много лимонов и апельсинов из местных садов, а также рыбы, называемой "ликерда". Потом мы зашли в луканду - к греку пообедать, где нас угощали этой самой рыбой. Возвратясь в гостиницу, напились чаю, а вечером с террасы любовались волнами шумящего моря[23]. На другой день все мы, богомольцы, были в монастырской церкви у заутрени и обедни. Потом пошли к консулу и отдали ему свои паспорты. Консул сказал, что, по недостатку подвод, нам нельзя сегодня отправиться в Иерусалим и чтобы лишние деньги мы оставили у него на хранение, до обратного путешествия. Богомольцы это исполнили. Он выдал нам билеты для беспрепятственного следования в Иерусалим с обозначением, кто сколько оставил у него денег; а наши паспорты должны были отослаться к иерусалимскому консулу. После этого нас позвали к архимандриту монастыря, для того чтобы, по существующему здесь обыкновению, мы записали в особую книгу имена своих родственников для поминовения. По исполнении этого в келье архимандрита каждый из богомольцев по усердию и состоянию своему оставлял на столе несколько денег. За приют в гостинице с нас не требовали ничего. Остальное время этого дня я с двумя товарищами ходил по городу и по прекрасным благоуханным садам, где плоды рделись на солнце, цвели розы и другие ароматные цветы.
12 апреля, после заутрени, пришел к нам консульский секретарь и объявил, что для нашей поездки в Иерусалим лошаки готовы, с платою за каждого животного по 1 рублю 60 копеек серебром. Путешественники немедленно собрались, вышли на улицу, выбирали лошаков, укладывали на них свой багаж и усаживались сами. Некоторые нанимали одно животное вдвоем, чтобы ехать на нем попеременно; иные же, по неимению денег или просто из желания потрудиться, решились идти пешком. При каждом лошаке находился араб или турок с пикою, которою понукалось животное. В 10 часов утра наш караван тронулся друг за дружкою. Выехав из города, мы пустились по узенькой дороге, по обеим сторонам которой цвели и благоухали роскошные сады. Эти сады не были огорожены, а взамен того окопаны рвом, в коем рос толстый столетник; по нем бегали зеленые ящерицы. Когда миновались сады, пред нами открылась обширная равнина, где созревал ячмень и пшеница, колыхавшаяся от ветра, как море. По местам, арабы возделывали землю на верблюдах и быках. Вдали виднелись Иудейские горы; раздавалось пение жаворонков. Дорога пошла между садами масличными, и мы скоро прибыли в селение Рашли[24]. Хотя времени было не более 3 часов пополудни, но нам следовало здесь переночевать. Мы поместились в приемном доме, находившемся в зависимости от патриарха. Вчетвером, в том числе с одним грузином-богомольцем из Тифлиса, человеком здесь бывалым, мы пошли по селению в монастырь св. Георгия. Церковь была заперта, но, благодаря услуге учителя греческих детей при монастыре - дьякона, мы получили возможность побывать в церкви: она оказалась очень бедною. Дьякон подвел нас к каменному столбу, огороженному решеткою, и объяснил, что на этом столбе был мучим св. Георгий Победоносец. Из церкви возвратились в свой приют. В два часа по полуночи ковас (проводник) разбудил нас для дальнейшего следования к св. городу. При свете полной луны караван наш тронулся в путь. Сначала мы ехали равниною; потом стали подниматься на каменистые, утесистые горы, где дорога, по мере нашего движения вперед, поднималась выше и выше, извиваясь между скалами, ущельями и пропастями. Все поклонники шли пешком, следуя близ своих лошаков, которые, прежде чем ступить, пробовали ногами место или камень. Скажу без преувеличения: мне приводилось видеть разные горные дороги, но такого поистине трудного пути я не встречал; это просто мученье для путешественников. В 12-м часу дня на одном плоском месте ковас остановил караван для отдыха, который продолжался не долее часа. Богомольцы подкрепили себя пищею, у кого что имелось из съестного, и утолили жажду родниковой водою. Впрочем, я воды не пил, боясь заболеть. Невдалеке от нас турок продавал в лачужке кофе; я выпил этого напитка три чашки, заплатив за каждую на наши деньги по 3 копейки серебром. Отсюда дорога пошла шире, удобнее. Через два часа езды ковас сказал богомольцам, что Иерусалим близко. Мужчины слезли с лошаков и пошли вперед каравана, горя нетерпением поскорее увидеть св. город. Я последовал за ними; но мне желательно было взглянуть на Иерусалим одному, без других лиц, как будто бы эти лица могли отнять что-нибудь от моей радости при виде св. города. Я быстрыми шагами удалился от своих спутников. Дорога пошла вправо на небольшой пригорок, с которого открылся предо мною Иерусалим. Я пал на колени, залился слезами радости и мысленно проговорил: "Неужели я, грешный, удостаиваюсь быть у Тебя, Господи, в гостях, где Ты, многомилостивый, пролил за грехи наши неповинную кровь Свою". Когда караван наш ко мне приблизился и я встал на ноги, то вся усталость моя от утомительной дороги миновалась: мне стало легко, приятно и весело. Перед самым Иерусалимом я сел на своего лошака и мысленно сказал: "Господи, благослови меня въехать в город Твой, по примеру Твоему на осляти". Мы въехали через Вифлеемские ворота и, минуя несколько улиц, на одной из коих стоял дом царя Давида, остановились у патриаршего двора. В приемном покое монастырской гостиницы нас встретил пожилых лет монах и привел в обширную комнату, сказав нам по-русски с странным выговором: "Пожалуйте сюда". В комнате, возле стен, находились низенькие нары, устланные потертыми коврами, с подушками к стене. Богомольцы разместились на этих нарах, повесив каждый кладь свою на гвоздь, над изголовьем. Чрез несколько времени после прихода нам предложили по рюмке фруктовой водки и по горсти изюму. Напившись чаю, приготовление которого обошлось не без хлопот, я с некоторыми из товарищей пошел посмотреть дорогой для каждого христианина город и запастись какою-нибудь пищею. На улицах нам встретилось много русских поклонников, ранее нас прибывших сюда, с которыми я и не преминул разговориться. Прежде всего они советовали мне не заботиться о пище, так как богомольцы продовольствуются от монастыря. Затем расспрашивали о России, и в особенности любопытствовали относительно освобождения крестьян из крепостной зависимости. Узнав, что в Одессе был уже прочитан Высочайший манифест, они очень обрадовались, благодаря Господа и столь милостивого своего Государя. Так как день начинал склоняться к вечеру, то я поспешил возвратиться в монастырь. Все богомольцы сидели уже на своих местах. В 7 часов пригласили нас к ужину в столовую, находящуюся внизу от нашего помещения, пред входом в которую предлагалось выпить по рюмке водки. Столовая - обширная, чистая; посредине ее стоял мраморный стол с приборами, из коих у каждого лежали небольшие полубелые хлебы. Мы сели за стол. Чрез несколько минут иеромонах, стоящий впереди стола, перед иконами, позвонил в колокольчик; мы встали. Он прочел краткую молитву и благословил хлеб, после чего мы сели ужинать. Кушанья были: чечевица с маслом, маслины и еще какая-то вареная зелень. С непривычки кушанья эти не нравятся. После кушаньев каждому подносили по металлической чарке кислого кипрского вина. За столом не слышно было никаких разговоров, даже шепотом. Ужин закончился краткою благодарственною молитвою. Придя в свой приют, богомольцы расположились спать, а в том числе и я. Это был первый день моего пребывания во св. граде, 13 апреля, среда на вербной неделе.
