Кристофер Бакли - Прощайте, мама и папа. Воспоминания
В тот вечер, выглянув в окно, я вдруг подумал: Папа, неужели это правда? Неужели есть рай? И ты в нем? Несмотря на все свои сомнения, я бы хотел, чтобы он был в раю. Если это так, тогда у меня, по крайней мере, хотя бы есть шанс обсудить свое дело с хозяином «На линии огня». Сомневаюсь, что святой Петр устоит перед ним. В последние дни появилось довольно много карикатур на персонажей у райских врат. На одной из них святой Петр шепчет ангелу: «Мне нужен словарь побольше».
Предстояло много дел. Это было мне известно по прежнему опыту, когда я занимался мамиными похоронами. Сколько нужно свидетельств о смерти? Пятьдесят? Неужели? Мне показалось странным, что нужно так много свидетельств, если учесть, что сообщения о смерти отца были на первых страницах всех газет, с них начинались все новостные передачи по телевизору, и их оказалась тьма-тьмущая в Интернете. Надо быть Усамой бен Ладеном, прячущимся в крысиной дыре где-нибудь в провинции Тора-Бора, чтобы не знать, что кумир консерваторов Уильям Ф. Бакли-младший покинул юдоль слез (его любимое выражение). Финансовый советник отца сообщил мне, что страховая компания прислала ему следующее письмо: «Дорогой мистер Бакли, благодарим Вас за присланное нам свидетельство о смерти. Но, к сожалению, печать на нем недостаточно четкая. Будьте добры прислать нам другое свидетельство о смерти с четкой печатью, и тогда мы сможем заняться вашим делом». Я удивился, что они не приписали: «Доброго дня!» Ну, что сказать об этом бюрократическом идиотизме, кроме как «Доколе?». И я подумал, а не выгравировать ли это на моем памятнике?
Дэнни и я отправились в похоронное бюро «Лео П. Галлахер и сын». Мы оба хорошо знали дорогу туда. Дэнни отвез туда своего отца, когда тот скончался. Отец Дэнни был ранен при Иводзиме. Теперь дошла очередь до моего отца из Величайшего Поколения.[56] Уходят старики.
Мой приятель Крис, сладкоголосый директор похоронного бюро, был пунктуален и корректен. Он позволил себе едва заметную улыбку, когда я приветствовал его словами: «Это опять мы».
Я привез серый костюм, белую рубашку, галстук. Галстук был, как положено консерватору, однако, приглядевшись, можно было увидеть на полосках повторяющиеся слова «я люблю свою жену», а как бы задом наперед — «но на другой лодке»! В то утро я долго раздумывал, стоя возле шкафа. Кто захочет посылать старого любимого отца через реку Стикс в этаком несерьезном галстуке. Да и такое решение не отменишь, если только нет желания с затравленным выражением на лице объяснять эксгумационной службе штата Коннектикут, что покойнику надо заменить галстук. Но в конце концов я подумал: «А почему бы и нет?» Будет о чем поговорить в Шэроне. Среди яхтсменов. «Отличный галстук, мистер Бакли».
Бо́льшую часть своего замужества миссис Уильям Ф. Бакли-младшая пыталась сделать из папы не то, чтобы положительного человека, в широком смысле этого слова, но хотя бы презентабельного. Мой старик не был «вешалкой для одежды». Красивым он был, это да, подтянутым тоже был. Немного лентяем? Хм, да. Если бы его предоставили самому себе, он не вылезал бы из хаки, высоких сапог и мышиного блейзера. Мама постоянно говорила: «Билл, ты не можешь в этом выйти на улицу, над тобой будут смеяться». После чего она предлагала ему модный костюм, убирала засаленный галстук, причесывала ему волосы, заставляла надеть зеркально начищенные туфли и отпускала на волю. У нее самой вкус был безупречный, и ему это нравилось, даже если он шаркал рядом в несколько неряшливом виде.
В первый раз мне пришло в голову, что моя мама не похожа на остальных мам, когда мне было лет четырнадцать и я был заперт в интернате у монахов. Я провел уик-энд с родителями, когда они, как положено, приехали навестить меня, а потом один из мальчиков сказал мне: «Эй, Бакли, а твоя мама горячая штучка».
Я встал как вкопанный, с горящими щеками, и не мог придумать достойного ответа, так как не был уверен, что меня хотели оскорбить. К тому же более высокого одобрения в Портсмутской начальной школе (circa 1967) не было, чем «piece of ass». Однако, не желая оставлять повод для возможных шуток, я ввязался в драку, которая закончилась ровно через пять секунд. Я лежал на полу на спине, а старший мальчик стоял, упершись коленом мне в грудь, и объяснял — искренне, насколько я помню, — что он имел в виду «мамино платье». Ладно, проехали.
Другое свидетельство того, что мама была другой, я получил от школьной телефонистки, толстой сплетницы, которая регулярно сливала сплетни в «Нью-Йорк дейли ньюс» под заголовком «Сьюзи говорит». «Твоя мать вчера вечером была на большом приеме в честь Уолтера Кронкита!» — кричала она мне в переполненной комнате, где мы проверяли свою электронную почту. «На ней было платье от Ива Сен-Лорана! Наверное, стоило целое состояние!» — вопила она, обращая на меня внимание тридцати мальчишек, тогда как я изо всех сил старался стать невидимым.
Как раз тогда фраза «шикарная и ослепительная миссис Бакли» вошла в нашу жизнь. Впервые она появилась — насколько мне помнится — не в «Вуманс уэар дейли», а где-то в другом месте. Обычно мама произносила ее, когда приходила из сада — грязная, в джинсах и черной фуфайке, со стянутыми назад волосами и без всякой косметики. (Именно тогда она казалась мне самой красивой женщиной на земле.) И она говорила: «Вот вам шикарная и ослепительная миссис Бакли».
Шикарной и ослепительной она была в доме моды «Оскар де ла Рента» или у Билла Бласса. Папа очень гордился ею, несмотря на собственную относительную небрежность в одежде. Когда же мама устраивала прием, так называемый Зал Славы самых элегантных персонажей, Валгаллу Седьмой авеню, папа уводил меня наверх и говорил: «Надо устроить побольше шума. Это очень важно». Тогда я звал маму и устраивал много шума. И ей приходилось менять тему на воспаление мочевого пузыря собаки.
Через много лет я спросил ее, когда она приобрела свое непогрешимое чувство стиля, ведь выросла она в провинциальной Британской Колумбии? «Оно было во мне, — ответила она, не особенно интересуясь этой темой. — Думаю, я всегда имела чувство стиля. Имей в виду, — добавила она со вздохом, — на этом пути человек совершает много ошибок. Мода — удовольствие, пока не смущаешь своего мужа. Помню, в прошлом году я спускалась по лестнице в наряде, который считала великолепным. А твой папа сказал: „Голубка, ты просто неподражаема, но где другая половина платья?“ Оно было, как казу».
