Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)
Юра Д. был ангелом, ниспосланным мне во спасение, ангелом в очках и в не по росту коротких, вытершихся на коленках вельветовых брюках. Заимствуя у себя самого, я мог бы добавить: Юра Д. был лучшим из всех, которые мне встречались.
21.7
Как это ни пошло звучит, но от меня ушла жена. Собрала вещички и ушла. Может быть, ненадолго, может быть, навсегда.
22.7
«Завтрак у Тиффани» Трумэна Капоте.
Холли – вылитая Сюзи. В ее устах грубый жаргон звучит как музыка:
«– А, гадство, – сказала она и загасила окурок».
Интересно, любит ли Сюзи кошек?
23.7
Муравьиный путь через дорогу. Муравьи, наверное, знают, что по дороге ходят люди, а иногда даже проезжают машины. Конечно, они это знают, не такие уж они дураки. И все же они проложили свой путь через дорогу, потому что им так надо. Они жертвуют жизнью ради своей великой муравьиной цели. Великая цель скрыта там, за дорогой, в густом ельнике. Муравьи самоотверженно идут к ней по своей тропе, обходя трупы раздавленных соплеменников, не глядя по сторонам, не задерживаясь ни на миг, одинаково рыжие, одинаково сознательные и одинаково выносливые.
25.7
Основа этики – своего рода торговый обмен: не делай пакостей другим, если не хочешь, чтобы их делали тебе. Все остальное – история.
27.7
У причала стоит белый теплоход. На его палубе хорошо одетые иностранцы играют в гольф. У трапа – пограничник. Ему скучно. Он болтает с матросами.
Сегодня вечером белый теплоход уйдет в море. Стокгольм, Копенгаген, Гамбург, Лондон…
Сажусь в троллейбус и еду в центр. Выхожу на Невском. По Мойке дохожу до Дворцовой площади и замираю: красиво! Тысячу раз видел, но не могу привыкнуть. Господи, как красиво! Какой город! Какое счастье, что я живу в нем!
2.8
Есенин – поэт нэпа. Отчаянное его хулиганство – от сознания бессилия перед надвигающейся ночью. Его крестьянская душа мучилась в предчувствии грядущих российских ужасов.
Судьба Есенина символична. Судьба его стихов еще символичнее.
В том учебнике советской литературы, по которому я учился в школе, Есенину была посвящена одна неполная страничка. Теперь его ставят рядом с Маяковским.
В середине пятидесятых годов, когда Есенин был «реабилитирован», на всех вечерах самодеятельности читали его стихи. Обязательно «Матери», обязательно «Собаке Качалова».
Эпигоны растащили Есенина по лоскутку. Их было и есть тьма, начиная с Садофьева и кончая Тряпкиным.
Есенина поют под гитару на вечеринках и без гитары – после вечеринки, на улице, пьяными голосами, вперемежку с блатными песнями.
В старом «Огоньке» нашел прекрасную его фотографию. Лицо чистое, нежное, почти девичье. И в углу рта – трубка.
Сельский отрок, соблазненный городскими забавами. Лель развращенный. («А парни подпоили Леля и уложили с бабой спать».)
4.8
Женские ноги выразительны. Есть застенчивые, есть развязные. Встречаются ноги с хитрецой. Есть веселые ноги, есть томно-меланхоличные.
Люблю ходить по улицам и наблюдать за женскими ногами.
Приснился Лев Толстой. Он высокий, тощий, как Бернард Шоу. У него маленькая головка с модной женской прической. Волосы крашеные, соломенного цвета.
Толстой благосклонно относится к моим стихам и покровительствует мне. Я горд. Мне лестно ходить рядом с Толстым. Но отец (он появился внезапно) говорит мне:
– Слушай, странный какой-то этот твой Толстой! На портретах он совсем другой. Почему у него женская голова? Не привидение ли это?
«И впрямь привидение!» – думаю я, и вдруг вспоминаю, что отец тоже умер.
5.8
Сегодня я триумфатор. Вышел наконец Закани.
Шел по Невскому и увидел в руках прохожего книжицу со знакомыми иллюстрациями. Бросился в ближайший книжный магазин и купил 4 штуки.
Желтенькая бумажная обложка. Смешные людишки в чалмах и в туфлях с лихо загнутыми носками. Предисловие Н.
Какое счастье! Люди на моих глазах берут в руки мою книгу и читают мои стихи (да простит мне старик Закани!). Где-то в Сибири, на Дальнем Востоке, в Крыму люди раскрывают книжку в желтенькой бумажной обложке и пробегают глазами по моим строчкам!
Какое сладкое счастье!
9.8
Запах грибов. Есть миллионы разных запахов, но – запах грибов!
О нем забываешь. Зимой, весной о нем не вспоминаешь. И вдруг в начале августа на обочине дороги замечаешь сыроежку. Осторожно раздвинув мох, срываешь ее, подносишь к лицу, и в ноздри ударяет этот таинственнейший, ни на что не похожий запах.
Чего только в нем нет! Детство, первая любовь, какие-то давние, забытые солнечные и пасмурные дни, леса, лесные дороги, заросли папоротника, зеленые ковры мхов, сырые овраги, сухие, прогретые солнцем склоны холмов с редкими высокими соснами, и еще, еще…
Большая муравьиная дорога шла, извиваясь, между елками. В одном ее конце был муравейник, до другого конца я не дошел – длинная была дорога. Муравьи шли по ней густо, натыкаясь друг на друга, перелезая сухие веточки и завалы из еловых игл. Некоторые что-то тащили. Я вгляделся: один тащил щепочку (зачем он тащил ее издалека, эту обыкновенную на вид щепочку? Таких было множество и около муравейника), другой тащил какую-то маленькую белую пластинку – видимо, кусочек цветочного лепестка, третий тащил мертвого своего товарища – наверное, где-то там, в конце дороги, произошла катастрофа: упала с дерева сухая ветка и убила нескольких муравьев. Но у большинства не было никакой ноши. Бог знает, зачем они сновали по большой дороге туда и обратно.
10.8
Вечером сидели у костра (жгли старые пни). Когда костер догорал, в нем образовывались огненные пещеры. Стены их светились таинственным багровым светом. Временами этот свет становился синим или зеленым. От этого зрелища было трудно оторвать глаза – оно завораживало. Я ощущал себя огнепоклонником, жителем бронзового века.
14.8
Пришла Майка. Сказала:
– Ты зашел в тупик! Ты перепеваешь себя! Неужели ты не видишь, что перепеваешь себя? Я не вернусь к тебе, даже если очень попросишь! Не надейся!
Однако уходить медлила.
16.8
Утром на почте получил гонорар.
Пересчитайте! – сказала почтмейстерша. Я стал пересчитывать. Люди, стоявшие в очереди, не спускали глаз с этой толстой пачки десятирублевок. Быть может, никто из них ни разу не держал в руках столько денег.
Я шел по улице и чувствовал, как оттопырен карман моего пиджака. Во рту у меня было сухо. «Господи, – думал я, – что делают деньги с человеком!»
Подошел к пивному ларьку, сунул в окошечко мелочь и тотчас отдернул руку:
