Светлана Кайдаш - Свет успеха, или Исповедь счастливой женщины
Надо сказать, что в немалой степени именно она приложила руку к тому, чтобы моя фамилия первая появилась в списке уволенных по сокращению штатов. Когда началось сокращение, я зашла в ее кабинет, села напротив и просила только об одном: оставить меня на работе в любой должности. Евдокия Афанасьевна встала, подошла к двери, закрыла изнутри кабинет, села рядом со мной, взяла меня за руки и произнесла слова, которые потом сыграли в моей жизни большую роль. Она сказала:
– Светочка, доченька, я понимаю, как тебе сейчас больно и страшно, но я точно знаю и верю, что ты – одна из всех, кого сегодня сокращают (в списке было 90 человек), – найдешь в себе силы выжить. Я прошу тебя как мать, будь сильной!
Через несколько лет я узнала, что она умерла во сне во время очередного запоя.
Прощай, фабрика! Я ухожу…
В начале 90-х годов по стране прокатилась первая волна сокращений. Стали закрываться фабрики и заводы. Рушился социализм. Вместе с ним разрушались судьбы и жизни, но никому не было до этого дела. Включился механизм – жесткий, бесчеловечный, – и никто не имел никаких социальных гарантий и защиты от государства. Тысячи людей остались без работы и без средств существования. Эта волна докатилась и до нашей обувной фабрики. Целый месяц мытарств, после того как я получила сообщение, что меня увольняют, были безрезультатными. Я записывалась на прием в партком, к директору, к начальнику цеха с одной-единственной просьбой – оставить меня на фабрике, потому что я одна воспитывала ребенка. Помню, как я заходила в кабинет к своим подругам, просила у них помощи – и все, как один, будто сговорившись, вздыхали, опускали глаза, разводили руками, но помочь ничем не могли. Вспоминаю, как, подписывая обходной лист перед увольнением, зашла в партком, где мне объяснили, что я буду стоять у них на учете до тех пор, пока не найду работу.
Зампредседателя парткома, сытая, довольная, цинично напомнила:
– Светлана, не забудь ежемесячно, пока ты не работаешь, платить партийный взнос – 20 копеек.
Развернувшись, я сказала ей:
– Вы лучше бы поинтересовались, на что я буду сейчас кормить своего ребенка, на какие деньги буду жить – или партии неинтересны судьбы людей, которых сегодня выкидывают на улицу?
Меня стали стыдить и объяснять, что это не по-партийному, что я должна правильно понимать ситуацию. Не секрет, что в то время партийные, профсоюзные и комсомольские руководители жили на широкую ногу. В момент заварухи, которая происходила в те годы в нашей стране, они перекачивали деньги членских взносов с общественных счетов и позже создали свои корпорации, финансовые компании, банки и многое другое. Мы ничего не могли изменить, не могли защитить себя и своих близких от унизительного существования. Позже, когда я уже не работала на фабрике и жила в нищете и безденежье, мне позвонила помощник секретаря парткома и попросила срочно прийти. Я, конечно, пришла, в надежде, что мне хотят предложить работу, но, зайдя в кабинет, я выслушала море нареканий по поводу неуплаты членских взносов и непосещения собраний. То бездушие, с которым со мной разговаривали все, кто сидел в парткоме, стало последней каплей, переполнившей мое терпение. Достав партийный билет, я бросила его на стол перед секретарем парткома со словами:
– Я столько лет верила в идеи партии, столько лет была честна и ответственна за все то, что мне поручали. Жаль, что все это было моей большой иллюзией! В нашей партии, кроме лозунгов и призывов, черствости и лжи, нет ничего! Не хочу иметь ничего общего с вами лично и с вашей организацией! Бог вам всем судья! – Развернулась и вышла из кабинета.
Заместитель секретаря парткома кричала мне вслед:
– Кайдаш, немедленно вернись, ты за все ответишь на парткоме!
Через год партийные и комсомольские комитеты были ликвидированы.
Третье декабря 1990 года, последний день на обувной фабрике, я до сих пор помню до самых мелочей. На улице мороз минус двадцать пять, захожу в отдел кадров получить свои документы и окончательный расчет. В то время у меня была небольшая задолженность в популярной тогда кассе взаимопомощи – висели долги за поездку с сыном в Минск на обследование. Я просила бухгалтерию выплатить мне полностью заработанные за месяц деньги – меньше ста рублей. Для меня это была большая сумма. Я просила не удерживать с меня долг и обещала, что в самое ближайшее время эти деньги верну. Сейчас эти несчастные сто рублей мне нужны были как воздух, ведь поддержки ни от кого ждать не приходилось.
Оформив все документы, я получила на руки трудовую книжку, исписанную на последней странице благодарностями и информацией о том, сколько почетных грамот, подарков мне было вручено, а также мизерных премий. Подойдя к кассе, с ужасом увидела в ведомости напротив своей фамилии полный расчет за семнадцать лет работы на обувной фабрике – мне выдали на руки всего три рубля!
На улице была сильная вьюга, мороз. Положив эти три рубля в вязаную рукавичку, я шла по улице в сторону остановки трамвая. Пронзительный ветер продувал насквозь. Снег лепил лицо, слезы замерзали на щеках, на улице кружил колючий снежный буран, людей было очень мало. Сжавшись от страха перед неопределенным будущим, я ощущала, что иду на эшафот. С сегодняшнего дня у меня нет ни работы, ни денег. У меня нет ни-че-го! Вновь со мной только моя душевная боль. Жизнь опять теряла смысл. В одно мгновение ты можешь стать никому не нужной, и никому нет дела до твоего образования, стажа и опыта – ты просто ноль. Я еще не была готова к принятию всего, что происходило в моей судьбе.
Идя по этой дороге, прикрываясь от леденящего сильного ветра, я шептала замершими губами:
– Господи, почему Ты опять от меня отвернулся, как мне жить, как мне поднимать моего мальчика?
Понимая, что денег хватит только на несколько дней, я решила поехать к отцу и поделиться с ним своей бедой. Папа и мачеха по тем временам были очень обеспеченные люди: у них была большая квартира в центре города, приличная мебель и хороший достаток. Они вели подсобное хозяйство на своем дачном участке.
Папа выслушал меня, повздыхал, открыл кошелек, достал три рубля и сказал:
– Через месяц вернешь!
Конечно, это была политика не папы, а его жены. Отец не позволял себе жалости по отношению ко мне, тогда это очень обижало. Через несколько лет я оценила, что именно его жесткое отношение не позволяло расслабиться, учило мужественно бороться за свое существование. Но в то время меня охватила обида на отца, на бывшего мужа, на обувную фабрику, на подруг. Единственный человек, кто хоть как-то старался мне помочь, поддержать словом и делом, была моя свекровь – Зоя Викторовна. Только она находила слова, которые вселяли в меня веру. Только она делилась со мной продуктами, хотя сама получала скромную зарплату медработника. Только она отдавала мне свои вещи, подгоняя их под мою фигуру, и немного поддерживала деньгами.
