Анджей Вайда - Кино и все остальное
Сразу после войны в 1945 году на первые заработанные деньги я купил две только что изданные книги: «Спасение» и «Место на земле». Сегодня делаются попытки оценивать писателей тех лет, фабрикуя упреки, которые тогда не имели ни малейшего смысла. Чеслав Милош и Юлиан Пшибось издали свои стихи только для того, чтобы я мог их прочитать, точно так же, как я немного позже сделал фильмы «Канал» и «Пепел и алмаз», чтобы некоторые молодые люди могли их увидеть и сделать следующий шаг — только и всего. Это задача художника в любые времена, даже в самые скверные.
Четыре фильма 1972–1979 годов
Мое шестидесятилетие неумолимо приближается, а я со дня на день откладываю работу над книжкой о своих фильмах; отчасти это происходит из-за врожденной лени, но в основном в надежде, что наконец-то сделаю фильм, после которого позволю себе отдохнуть или даже, возможно, объявить о завершении работы в кино. К сожалению, ни одна из моих картин не годится в качестве повода для такого решения.
Из вступительной статьи к каталогу выставки «Автопортрет» в г. Радоме, 1988Эти четыре фильма я выбрал, потому что они очень разные. Описывая свои приключения с каждым из них, я тем самым представляю довольно широкую картину борьбы с материалом, с начальством и с самим собой. Я пытаюсь показать различные моменты своего единоборства с кино.
Интересующихся узнать историю создания и судьбу других моих картин отсылаю к двухтомному альбому «Вайда. Фильмы», выпущенному несколько лет назад издательством WAiF.
I. «Свадьба»Без «Свадьбы» невозможно представить нашу литературную и театральную жизнь. Поистине загадочным образом она соединяет в себе реальную свадьбу, на которой Выспянский присутствовал поздней осенью 1900 года, с целым клубком проблем, занимавших тогда польское общество. «Кто вы?» — спрашивает автор участников свадебного пира. «Кем были в свободной и сильной Польше прежних столетий? Сумеете ли добиться свободы для себя и своих потомков? Может ли польская интеллигенция повести за собой крестьянские массы, единственную тогда реальную силу в отсталой стране?» Выспянский не только задает вопросы, он выносит приговор: «Вы не доросли до свободы, вы кружитесь в заколдованном танце стагнации и маразма».
Обвинение Выспянского вызвало шок среди его современников, оно и сегодня изумляет своей проницательностью. В «Свадьбе» содержалось предсказание будущего: через тринадцать лет разразилась Первая мировая война, в 1918 году Польша вновь появилась на карте Европы как независимое государство, и эту независимость завоевали для нее с оружием в руках те самые смешные, на первый взгляд, не доросшие до ответственности за себя и других гости броновицкой свадьбы.
Лишь немногие польские писатели и художники, положа руку на сердце, могут сказать, что ничего из «Свадьбы» не позаимствовали или попросту не украли. Это произведение на самом деле вросло в наше сознание, а потому велик соблазн перенести действие шедевра Выспянского в современность. Эта идея увлекла и меня, я даже уговорил Анджея Киёвского написать сценарий. Сценарий, однако, оказался таким острым, таким язвительным и совершенно не подцензурным, что я даже не решился представить его комиссии. Вот фрагмент текста, хранящегося в моем архиве:
Сцена 7: Староста — государственная персонаМестный крестьянин пристает к государственной персоне из Варшавы, товарищу министра, который в одиночестве изнывает от скуки и норовит съесть столько, сколько влезет. Крестьянин дотошный, приставучий, «персона» разговаривает с ним свысока.
Староста.
Что в политике, наш пане,
Прости Господи, товарищ…
Что за ветры в высях дуют?
Персона.
Ах, товарищ вы наш милый,
Всю неделю слышу это.
Ветры, говорите, дуют…
О себе-ка расскажите.
Староста.
У нас, слава те, Иисусе,
Есть оркестр и клуб футбольный.
Ансамбль танца, курсы кройки…
Персона
Ну а тракторы?
Староста.
Есть один, но щас он сломан.
Тут авария случилась.
Персона.
Надо б вам его исправить.
Староста.
Надо, но по осени?
Персона.
А как база зерновая?
Староста.
Здесь надежно дело будет.
Персона.
А поставки?
Староста.
Все по плану.
Нас в газетах описали,
На кино понаснимали,
Ордена понадавали.
Показательная мы гмина[47].
Персона.
Поздравляю. Ваше здравие.
Староста.
И здоровье пана также.
Через несколько лет я возобновил попытку, но на этот раз с Ежи Анджеевским. Господами из города должны были стать партийные деятели государственного масштаба, а из крестьян оставался только ансамбль песни и пляски — официальная репрезентация деревни. Потом Анджеевский написал невероятную повесть «Месиво», мне осталась только сцена, озаглавленная автором «Пахарь».
А после всего этого я обратился к оригиналу. Во время одного из «Вавельских вечеров» я рассказывал о фильме, какой хотел бы сделать:
«“Свадьба” видится мне тут, на Вавеле; все начинается со сцены на галереях внутреннего двора. Вот Станчик: облокотился на балюстраду, кто-то, проходя мимо, задел его, может, даже стукнул. Станчика всегда изображают такой идеализированной фигурой мыслителя, но он был королевским шутом и по этой причине уж точно получал зуботочины от тех, кого забавлял… Перегнувшись через балюстраду, — вот тут, за этим окном, — он смотрит на колокол в башне напротив, это большой колокол короля Сигизмунда, когда колокол качнется, мы увидим королевские захоронения, как на картине Матейко: открытые могилы, факелы, скелеты и короны… Тут надо бы показать самого Матейко, может быть, в его мастерской. Это был бы Краков, возвращающийся из далекого прошлого в действительность девятисотых годов.
Краков перелома девятнадцатого и двадцатого веков был бедным городом. Иво Андрич[48], который тогда учился в Ягел-лонском университете, рассказывал мне: «Помню, Краков был в те годы таким бедным, что беднее его был только один я. Не успел я приехать, как на вокзале у меня украли чемодан»…
Вот в этом очень бедном городе история сплетается с действительностью. Вавель, как Замок у Кафки, пуст, но ведь когда-то кто-то в нем жил, и он все еще излучает на город некую силу… Со стороны Броновиц идет одетая в краковский костюм девушка, она направляется в Академию изящных искусств. Студенты уговаривают ее, чтобы она разделась и попозировала им. На Мариацкой башне играют хейнал, а в «Зеленом шарике» Носковский барабанит по клавишам, стараясь заглушить ненавистные краковские звуки…
