Поль де Крайф - Охотники за микробами
Однажды в Парижской медицинской академии какой-то знаменитый врач держал речь, пересыпанную изящными греческими и латинскими терминами, на тему о родильной горячке, как вдруг на одной из самых ученых и гладких фраз он был прерван громким голосом, раздавшимся из глубины зала:
– То, что убивает женщин при родильной горячке, не имеет никакого отношения к тому, о чем вы говорите. Это вы, сами врачи, переносите смертоносных микробов от больных женщин к здоровым!
Эти слова произнес Пастер. Он встал со своего места; глаза его горели возбуждением.
– Может быть, вы и правы, но я боюсь, что вам никогда не удастся найти этих микробов, — возразил оратор и хотел было продолжать свой доклад, но Пастер, волоча парализованную ногу, взобрался уже на эстраду. Он подошел к доске, схватил кусок мела и громко заявил раздосадованному оратору и всей скандализованной академии:
– Вы говорите, что мне не найти этих микробов? Так знайте же, господа, что я их уже нашел! Вот как они выглядят! — Он быстро начертил на доске длинную цепь маленьких кружочков. Собрание было сорвано...
Пастеру было уже под шестьдесят, но он сохранил в себе всю пылкость и энергию двадцатипятилетнего возраста. Он был крупным химиком и знатоком сахарного брожения; он указывал виноделам, как предохранять вино от порчи; он занимался лечением шелковичных червей; он проповедовал необходимость улучшения французского пива и действительно добился этого улучшения. Но в продолжение всех этих лихорадочных лет, работая сразу за двадцать человек, Пастер не переставал мечтать о погоне за микробами, которых он считал страшнейшим бичом человеческого рода и причиной всех болезней. И вдруг он увидел, что Кох каким-то чудом умудрился его опередить. Он должен во что бы то ни стало догнать Коха!
«Микробы — это моя монополия. Я первый обратил внимание на их огромную важность, и это было двадцать лет тому назад, когда Кох был еще ребенком», ворчал он, должно быть, про себя. Но на этом пути перед ним лежали большие трудности.
Прежде всего Пастер никогда в жизни не щупал пульса и ни одному человеку не приказывал высунуть язык; весьма сомнительно, умел ли он отличить печень от легкого, и уж несомненно, что он не имел ни малейшего представления о том, как взять в руки скальпель.
Что же касается этих проклятых больниц, то — бррр... — один запах их вызывал у него мучительное чувство тошноты, ему хотелось, заткнуть уши, бежать без оглядки из этих мрачных коридоров. И тем не менее, с характерной для этого неукротимого человека настойчивостью, ему удалось как-то обойти свое медицинское невежество. Три врача — сначала Жубер, а затем Ру и Шамберлан — сделались его помощниками. Эти трое юношей были подлинными революционерами по отношению к старым, идиотским медицинским доктринам. Они были всегда ревностными посетителями малопопулярных лекций Пастера в Медицинской академии и слепо верили в каждое из его непризнанных грозных пророчеств о гибельной роли невидимых маленьких чудовищ. Он взял этих ребят в свою лабораторию, а они ему за это объяснили устройство животного организма, объяснили разницу между иглой и стержнем шприца и успокоили на тот счет, что морские свинки и кролики почти не чувствуют укола иглы при впрыскиваниях под кожу. Про себя эти юноши поклялись быть его верными рабами и апостолами новой науки.
Нужно признать за аксиому, что в охоте за микробами не может быть одного строго определенного и точного метода. Лучшей иллюстрацией этого положения могут служить те два различных пути, по которым шли в своей работе Кох и Пастер. Кох был холодно логичен, как учебник геометрии; он выследил свою бациллу туберкулеза путем строгих систематических опытов и предвидел все возможные возражения со стороны скептиков, прежде чем эти последние могли уловить какой-либо повод для возражения. Кох всегда рассказывал о своих неудачах с таким же, если не с большим, увлечением, как и о своих успехах. В нем был какой-то дар правдивого самоотречения, благодаря которому он смотрел на свои открытия так, как будто они принадлежали другому человеку, а он был только их добросовестным критиком. Но Пастер был человек совсем другого склада. Он был пылким и страстным искателем, в голове которого беспрестанно зарождались гениальные теории и ложные гипотезы, бившие из него блестящим фонтаном наподобие беспорядочного и шумного деревенского фейерверка.
Решив заняться охотой за болезнетворными микробами, он первым долгом влезает в чирей на затылке у одного из своих помощников, вылавливает из него микроба и объявляет, что это и есть возбудитель чирьев; затем он стремительно переносит поле своих опытов в больницу, где открывает цепочечных микробов в трупах женщин, скончавшихся от родильной горячки; отсюда он бросается в деревню, чтобы установить факт — но не доказать его как следует, — что земляные черви выносят на поверхность полей бацилл сибирской язвы из трупов зарытых в землю животных. Это был странный гений, которому, казалось, необходимо было с увлечением и энергией делать одновременно дюжину разных дел, чтобы открыть одно плодотворное зерно истины, лежавшее в основе почти всех его работ.
Легко себе представить, как в этом шумном и беспорядочном многообразии своих исканий Пастер старался обогнать Коха. Кох с неподражаемой точностью доказал, что микробы являются возбудителями болезней, — в этом не может быть никакого сомнения, — но это еще не самое главное, это, в сущности, пустяки. А вот найти способ, как помешать микробам убивать людей, как защищать человечество от смерти, — это дело будет поважней!
– Какие только нелепые и невероятные опыты мы тогда ни затевали! рассказывал Ру много лет спустя. — Мы потом сами над ними смеялись.
Однажды Академия наук дала Пастеру оригинальную командировку, при исполнении которой он впервые наткнулся на факт, послуживший ему ключом к открытию чудесного, изумительного способа превращать злых и свирепых микробов в полезных и дружественных. Нужно только удивляться, как могла ему прийти в голову эта шальная фантастическая мысль — обращать живого болезнетворного микроба против самого себя и своих собратьев и таким путем спасать людей и животных от неминуемой гибели! В то время было очень много шума и разговоров о новом способе лечения сибирской язвы, изобретенном ветеринарным врачом Луврье в горной области восточной Франции. «Луврье удалось вылечить уже несколько сот коров, находившихся на волосок от смерти», — говорили впечатлительные люди в округе. Новый способ лечения почти уже получил научное признание.
IIПастер прибыл в горы в сопровождении своих молодых помощников и узнал, что чудодейственное лечение заключается в следующем: сначала несколько работников растирают больную корову до тех пор, пока она вся не начинает гореть; затем на теле несчастного животного делаются длинные надрезы, и в эти надрезы доктор Луврье вливает скипидар; в заключение все тело искалеченной, громко ревущей коровы покрывается — только до головы! толстым слоем какого-то необыкновенного пластыря, смоченного в горячем уксусе, и эта смазка удерживается на теле животного большой простыней, окутывающей его со всех сторон.
