Родион Нахапетов - Влюбленный
— Ладно, Виктор, — сказал Сизов. — Мы тебя уважаем, но шуткой тут не отделаешься. Фильм надо поправлять.
— Николай Трофимович, — вступил в разговор я, — у нас уже негатив смонтирован. Я не оставил ни одного кадрика лишнего.
— Да, — добавила Глаголева, — Родик старался.
— Вы слышали, что я сказал? — повысил голос Сизов. — Набросайте мне список поправок и сокращений, чтобы я мог утвердить их в Госкино. Понятно?
— Да, — вздохнул Розов, — пустячок: просто срежьте все розы. Куст ведь останется.
— Не ершись, Виктор, — поморщился Сизов. — Это тебе не театр.
— Да, театр лучше! — бросил уже на ходу Розов и первым вышел из кабинета.
— Не согласится Нахапетов, — строго взглянул на меня Сизов, — попросим кого‑то другого.
— Нет — нет, — испугалась Глаголева. — Мы лучше сделаем сами. Правда, Родик?
Конечно, уж если что‑то менять, то лучше самому. Чужой станет угождать и вырежет из фильма много больше.
Мы пошли на уступки, стараясь сделать их минимальными и малозаметными. Конечно, этого было недостаточно, и Госкомитет трижды возвращал фильм на студию. Сердце обливалось кровью, когда и без того урезанные кадры приходилось подрезать еще и еще. Тексты переозвучивались, сцены менялись местами, смещались акценты, добавлялась музыка, но фильм оставался таким же колючим и неприемлемым для руководства, как и вначале. Павлёнок был неумолим.
Я пошел к Ермашу.
— Привет, — поздоровался Ермаш. — Ты что здесь делаешь?
— Я к вам.
— Прошу. Только ненадолго.
Зайдя в кабинет, Ермаш сбросил пиджак и взглянул на часы.
— Японцы подарили, — он постучал ногтем по циферблату, — а как с ними обращаться — хрен разберешь. Сколько на твоих?
— Девять.
— Ну, выкладывай, что у тебя?
— Мы сделали поправки, о которых условились. Но я, Филипп Тимофеевич, прошу оставить сцену у церкви.
— С нищенкой? Почему? — Ермаш отхлебнул горячего чая.
— Да потому что надо показать его опустившимся на самое дно, где даже нищенка имеет кусок хлеба, а он — нет.
«— Не поможешь ли чем, сынок? — спрашивает старуха.
— Бабка, — говорит Володя, — я и сам голодный как собака.
Старуха вынимает из грязной торбы пирожок.
Спустя минуту Володя подбегает к Симе и протягивает ей пирожок, который дала ему нищенка.
— Откуда? — радостно удивляется девочка.
— Бог послал! — говорит Володя, указывая на небо.
Сима пытается разломить пирожок, но он твердый как камень.
— Зубы можно сломать, — говорит Сима».
Вот и вся сцена.
Ермаш допил чай и вздохнул:
— Ладно, можешь оставить. Но о другом не проси. Убрал, где он издевается над Горьким?
— Да.
— Убрал, где дерзит дяде?
— Да.
— Убрал, где он говорит о размножении?
— Все как договорились.
— Ну что ж, привози, посмотрим.
Ермаш дружелюбно пожал мне руку и выпроводил за дверь.
Несмотря на сделанные поправки, фильм все же не приняли.
— Не понимаю… — сказал Сизов. — Что их там так цепляет?
— Они в Володе видят врага, — объяснил Розов. — Их личного врага. Он подвергает сомнению их азбучные истины. В следующий раз я поеду на приемку фильма.
Розов поехал.
— Можно мне? — сказал Розов после просмотра.
— Ну? — насторожился В. Богомолов (не писатель, главный редактор Госкино).
— Мы согласны, фильм раздражает. Но кого раздражает? Нас с вами, то есть взрослых людей. Но ведь фильм адресован не чиновникам, а молодежи. А молодежь именно так себя и ведет, задиристо и максималистски. Не верите? У меня есть предложение. Давайте соберем молодежь, школьников, студентов и покажем им фильм. Посмотрим реакцию и тогда сделаем заключение: правдив фильм или нет.
Предложение Розова показалось наивным и неконструктивным, и фильм завернули обратно. С «рекомендацией»: «Пример использования в кино театральной пьесы, в частности драматургии В. С. Розова, оказался неплодотворным и вредным. Впредь следует избегать сомнительных пьес».
В те годы мы знали, что единственно возможный конфликт, допустимый в кино, — это конфликт хорошего с прекрасным. Настоящий же конфликт, в частности конфликт детей и отцов, бесил начальство, как красное полотнище быка.
Мои режиссерские заботы нейтрализовались актерской занятостью. Так, заканчивая свой дипломный фильм «Вино из одуванчиков» (по Р. Бредбери), я снялся у Витаутаса Жалакявичуса в фильме «Это сладкое слово — свобода!». Несмотря на главный приз Московского международного фестиваля, от этого «революционного» фильма в памяти у меня осталось лишь то, что я съездил в Южное полушарие да порвал коленную связку.
Так же между делом я сыграл режиссера в фильме Юрия Ильенко «Мечтать и жить». Отдохнул на рщнш Украйн. Играть режиссера оказалось значительно легче, нежели быть им. Актерство — после режиссерских хлопот — казалось пустячным делом.
Иногда съемки у какого‑нибудь приличного режиссера были для меня своего рода режиссерской практикой. Было чему поучиться и у Глеба Панфилова («Валентина»), и у Семена Арановича («Торпедоносцы»), и у Сергея Овчарова («Оно»), Но вернемся к тяжелым временам.
В самый разгар переделок и поправок по фильму «На край света» режиссер Никита Михалков пригласил меня попробоваться на роль Потоцкого в его «Рабе любви».
Я был удивлен, ведь фильм уже полным ходом снимался, и я знал, что режиссером там был не Никита, а Рустам Хамдамов. Нина Николаевна разъяснила, что фильм остановлен Сизовым — по причине нарушения производственного графика и творческого непослушания Хамдамова. Режиссера заменили Михалковым. Мне довелось посмотреть несколько эпизодов недоснятой версии Хамдамова. Трудно сказать, какой получился бы фильм, но материал был интересный. И все же я не сомневался, что Михалков сделает «Рабу любви» лучше.
Незадолго до этого в одном из зарубежных интервью меня спросили, в ком я вижу надежду нового кино, и я, не задумываясь, назвал имя Михалкова, сделавшего тогда свой первый фильм «Свой среди чужих, чужой среди своих». Меня подкупали в нем кипучая творческая энергия и умелое владение языком кино.
Итак, Михалков предложил мне главную мужскую роль. Романтическую и эффектную.
— Ну, так согласен? — спросил Никита.
— Что ты имеешь в виду? — переспросил я. — Согласен ли я попробоваться или согласен сыграть?
— То есть? — не понял Никита.
— От этой роли ты, наверное, и сам бы не отказался, а?
Никита на секунду замер, а потом рассмеялся:
— Нет, милый, ошибаешься. Я наметил себе другую роль.
