Анри Труайя - Николай II
После этого разговора Трубецкой написал Святополку-Мирскому: «Отныне Россия вступила в пору революции и анархии… Если бы император захотел просто собрать вокруг себя лояльные ему силы и позволить им высказать все, что накипело на сердце, Россия могла бы быть избавлена от всех угрожающих ей кровавых ужасов».
Между тем Святополк-Мирский, верный своему обещанию, представил царю резолюцию из 11 пунктов и высказал предложение ввести в Государственный совет делегатов, избранных провинциальными организациями. По его словам, это будет лишь первый шаг, который «лишь через десять-двадцать лет» сможет привести к конституции. В начале декабря у государя состоялось совещание высших сановников и Великих князей. С самого начала скромное предложение Святополка-Мирского о необходимости привлечения общественных деятелей в Государственный совет натолкнулось на возражения престарелого Победоносцева, который заявил: мол, религия запрещает царю изменять устои своей власти. Со своей стороны министр финансов Коковцев и министр юстиции Николай Муравьев критиковали проект с финансовой и юридической позиций. Напротив, Витте заявил, что реакционный путь приведет к несчастью, так как существующий режим осуждается всеми общественными классами.
Второе заседание открылось 8 декабря. Участвовали дяди царя, Вел. князья Владимир Александрович, Алексей Александрович и Сергей Александрович. Создавалось впечатление, что Николай посмеивался над мнением своего министра внутренних дел и приказал подготовить указ согласно первоначально предложенной редакции за исключением «некоторых при нем перемен». Но в течение трех последующих дней государь советовался с самым реакционным из своих родственников – Вел. кн. Сергеем Александровичем, который наставлял его не слишком проявлять слабину перед требованиями либералов. Когда 11 декабря Витте приехал в Царское Село, чтобы представить окончательный текст указа, он застал императора в компании с этим ужасным «дядюшкой Сергеем». Его Величество со всею присущею ему любезностью обратился к Витте со следующими словами:
«Я указ этот одобряю, но у меня есть сомнение только по отношению одного пункта». (Это именно был тот пункт, в котором говорилось о необходимости привлечения общественных деятелей в законодательное учреждение того времени, а именно, Государственный совет.)
В ответ на предложение государя «совершенно откровенно» высказать ему свое мнение по этому пункту Витте ответил, что этот указ, и в том числе спорный пункт, составлен под его непосредственным руководством. «Если Его Величество, – писал далее Витте, – искренно, бесповоротно пришел к заключению, что невозможно идти против всемирного исторического течения, то этот пункт в указе должен остаться; но если Его Величество, взвесив значение этого пункта и имея в виду… что этот пункт есть первый шаг к представительному образу правления, со своей стороны находит, что такой образ правления недопустим, что он его сам лично никогда не допустит, то, конечно, с этой точки зрения осторожнее было бы этот пункт не помещать». Услышав эти слова, Его Величество посмотрел на Великого князя, который был явно доволен ответом Витте, и заявил: «Да, я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо считаю его вредным для вверенного мне Богом народа, и поэтому я последую вашему совету и этот пункт вычеркну».[100]
Таким образом, из указа «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» было выхолощено самое существенное положение. Акт, опубликованный на следующий день – 12 декабря 1904 года, – касался только необходимости установить веротерпимость (в частности, в отношении религиозных сект) да провинциальных школ. Более того, в тексте указа отмечалось, что Его Величество намерен «сохранять в неприкосновенности основные законы империи». Вприбавок к сему «Правительственный вестник» опубликовал отповедь царя черниговскому земству, собрание которого приняло «конституционную» резолюцию, направленную черниговским предводителем дворянства непосредственно государю по телеграфу. «Нахожу этот поступок дерзким и бестактным, – собственноручно начертал на телеграмме государь. – Заниматься вопросами государственного управления – не дело земских собраний, круг занятий которых ясно очерчен законом».[101]«Тяжелое и нехорошее впечатление, – скорбит Суворин. – Это повторение знаменитого выражения „бессмысленные мечтания“. Витте, у которого я был сегодня, говорит, что он был против публикации этого».[102]
Реакция не заставила себя ждать. Бросая вызов торжественному осуждению, сформулированному Николаем, московское земство объявило о своей солидарности с черниговским. Затем тверское дворянство направило телеграмму с одобрением действий протестующих собраний. Агитация докатилась и до стен университетов: в Москве студенты объявили забастовку, вторглись в конторы газет, залы земской и городской управ, побили окна в доме генерал-губернатора… По улицам двинулись манифестации под красными полотнищами с лозунгами, требующими прекращения войны. Они разгонялись жандармами, лихо наносившими удары саблями плашмя. Интеллигенция устраивала в Санкт-Петербурге, Москве, во всех крупных городах российской провинции бурные банкеты. На одном из московских банкетов на 600 персон все собравшиеся горланили в едином порыве: «Долой самодержавие!» «Похоже, что царя не существует», – отметила мадам Богданович.
В этом климате лихорадки и смуты громом разорвалась весть о капитуляции Порт-Артура. В течение одиннадцати месяцев гарнизон героически отбивал все новые и новые атаки численно превосходящих сил врага. Но после того, как 2 декабря при взрыве японского фугаса был убит лучший из руководителей обороны, ее душа – генерал Р.И. Кондратенко, его место занял генерал Стессель. Его тоже величали как национального героя. Однако 19 декабря 1904 года, сочтя ситуацию безнадежной, Стессель послал к японцам парламентеров о сдаче.[103] Это явилось актом слабодушия – у гарнизона еще оставались и живая сила, и запасы для сопротивления. В эти дни Николай проводил смотр войск, отправлявшихся в поход. «21-го декабря. Вторник. Получил ночью потрясающее известие от Стесселя о сдаче Порт-Артура японцам ввиду громадных потерь и болезненности среди гарнизона и полного израсходования снарядов! Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось, но хотелось верить, что армия выручит крепость. Защитники – все герои и сделали более того, что можно было предполагать. На то, значит, воля Божья! В 10 час. подъехали к станции Березина… Оттуда поезд пошел к станции Бобруйск… и в 12 ½ отправился по направлению к Минску». И 10 дней спустя: «31-го декабря. Пятница. Мороз увеличился, была вьюга. После завтрака поехали в Софийский собор на панихиду по убитым и погибшим в Порт-Артуре. В 4 часа были на елке в местном лазарете… Обедали у Мамá».
