Николай Оцуп - Океан времени

Россия Пушкина, твоею славой
Пронизана сегодня вся земля,
Но спорить, как ты спорила с Варшавой,
Нет права у Кремля.
Была и ты бессмысленно сурова,
И вместо нет — ты говорила да,
Но имя вешателя Муравьева.
Запомнила, краснея от стыда…
Й были те народные витии —
Чей крик негодованья все же благ —
Врагами николаевской России.
А пушкинской, свободной, кто же враг!
Но слишком очевидно фарисейство:
Не оправдать свободы палачей —
Несовместимы гений и злодейство.

Поэтами рождаются, но дельным
Хозяевам, фортуны господам,
Труд неоплатный кажется бесцельным,
Они стихи прощают чудакам.

А те уже поют: когда б не наша мука,
Чего бы стоила вся ваша суета,
Ведь о живых сердцах не говорит наука
Того, чем музыка одна лишь занята.

Но острый карандаш приносит счетоводу
Уверенный доход, а мы для наших жен
Не вымолили бы у целого народа
Кусочек сахару, чтоб меньше был урон,

Который мы, служа невыгодным богиням,
Приносим день за днем и самым дорогим,
И самым трепетным на свете героиням.
И разве вы обязаны не им

Всей Славой чистоты и вещего смятенья
Когорты звучных строф,
Когда не вынесший пренебреженья
Слагатель их не быть готов?

Тогда над цифрами прихода и расхода,
Над всем, что пишется для пользы там и тут,
Слова, чья цель насквозь иного рода,
Останутся: их вознесут.

Мы, как избранники библейские, могучи
В ничтожестве и нищенстве порой,
А ваши истины житейские колючи,
Как проволока в зоне боевой.

Вольны и мы вас презирать: вы сыты
Не только хлебом — властью, но какой?
Нас любят, вас должны терпеть, мы квиты,
Вы деньги копите, мы — опыт вековой.

Священники, чей храм — земля со всем, что живо,
Громоотводами от мировой тоски
Мы быть должны, и мы не учим жить красиво,
Как говорят о музах ваши пошляки.

От обращения с тончайшими из ядов,
Мы сами едкие и временных подруг
Не очень радуем, но клад из кладов —
Единую любовь находим вдруг.

И воплощенное она противоречье
Всему, за чем практический расчет:
Ей наше дорого увечье,
Наш в муках бедности над временным полет.

И как, отомщены мы, парии, царицей,
Пренебрегающей для одного из нас
Надменных баловней всей вереницей,
Но горек наш победы час.

Особенный венок: лавровый, но с шипами,
Ей на чело надев трагической рукой,
Мы поменялись бы впервые с вами
Избранничеством и судьбой.

И вот когда вы нам должны бы, торжествуя,
Такую отповедь произнести:
«Ну что ж, попробуйте из слов и поцелуя
Дворец своей любви священной вознести.

Она горит в лишениях, в чахотке,
И сам ее певец сто раз изменит ей…»
Нет спора, господа, вы правы, и красотки,
Вас обстающие, конечно же, хитрей

Суровой красоты, надменно-неподкупной,
Которая наш крест, не дрогнув, понесла,
Чтоб о своей любви, воистину преступной,
Тем слаще пел фанатик ремесла.

От случая до случая
Медленно поспешай.
Измучат, как падучая,
Стихи, но сочиняй,
Чтоб сердце за припадками
Стучало: всем, всем, всем.
Но мир с его порядками —
Не Пушкин с опечатками.

И никогда никем
Не будут изменения
Такие внесены,
Чтоб снова дни творения
Очистить от вины,
И мы, живя, сверхгения
Читать обречены
Сквозь наши искажения.

И вот во Франции перед концом
На старости, как в детстве, я учитель.
Стихов писать не смею — воли нет.
В ушах: «Баран, барана, слово, слова»,
Зато, бывает, кто-нибудь из них,
Из этих дев и юношей нерусских,
Так слушает Россию сквозь меня,
Что, вдохновясь, я вижу неслучайность
Моей задачи. Целые века
Великих два народа разделяют.
Звук, сердце, нрав, обычай — все-то здесь
Другое, чем в стране, где я родился,
Но слышу я в моих учениках
Внимание Корнеля и Расина
К великим братьям Севера. Тогда
В себе и я стихию ощущаю
Не нашу и не их, а как бы, взмыв
Над синтаксисом и литературой,
Душа моя душе учеников
Восторг живого братства сообщает
Не приобщением к чужой культуре,
А вестью, что чужого в мире нет.

Две «Федры» ставились одновременно;
Два автора столкнулись: был один — Расин,
Другой, теперь забытый совершенно,
Прадон…Но победителем тогда остался он:
На деньги знатного вельможи
В том и другом театре были ложи
Разобраны на много дней вперед…
К Прадону весело «валил народ»,
А у Расина в удивленном зале
Места зловеще пустовали.
Приводится и это как пример
Великосветского коварства,
Но если даже герцог де Невер
Не образец, ума и барства —
Конечно, дело, господа, не в нем,
Как не в Дантесе или Геккерене:
Что им понятно в творчестве большом?
В семейной жизни, при дворе, на сцене
Поэта подготовленный провал
Кому желанен?
Расин в опале умирал,
Убили Пушкина… Кому на радость?
Противника случайный пистолет,
Каприз немилосердный властелина —
Все это лишь орудия. Не свет,
А менее заметная пружина
Фигурки те в движенье привела:
Блистательная гения заслуга,
Давя соседей из его же круга,
В них адское питает пламя зла.