Микола Садкович - Человек в тумане
В израненных, разрушенных жестокой войной городах и селах Советского Союза происходило то, что нельзя было скрыть даже за самым плотным железным занавесом. Ни надежды, ни обещания пропагандистов "Освобождения" не оправдывались. Американские школы начинали учебный год с недобором, а письма с просьбой разрешить вернуться на родину росли. Эту правду скрыть не могли. Многие из тех, кого удалось отправить в Советский Союз на ночных самолетах с пистолетом, фальшивыми документами и смертельным ядом, зашитым в воротничке, обманули старательных учителей. Хозяева злились, скупели. "Жалкие трусы, не сумевшие вовремя покончить с собой", шли в советские органы безопасности, моля о прощении. Главари "комитетов" в досаде грызли ногти и старались любыми путями находить новых "борцов за освобождение".
То, что беспокоило Данилу Матвеевича во время посещения им Барклаева, началось еще в первые дни организации английской группы "Национально-трудового союза". Видно, английская почва оказалась менее пригодной, чем германская или французская. Группа таяла, как желтый лед под весенним солнцем. Даже напуганный мальчишка Валькович и тот убежал, стоило только заставить его заняться делом.
С невеселыми думами собрался "цвет лондонских активистов" в русском ресторане "У Любы". Случайный посетитель, пожалуй, ничего русского в нем не заметит. Вывеска написана по-французски, мебель, скатерти, сервировка такие же, как у десятка других небогатых тесных ресторанов южного Кенсингтона, одного из центральных районов Лондона. Официанты говорят по-английски, по-французски или по-немецки, и почти никто не знает русского. Только повар да редко выходящий к гостям владелец ресторана могут без особого напряжения произнести слова: "расстегай", "щи", "кулебяка" и даже пропеть "Вечерний звон". На окошках, закрытых домашними кружевными занавесками, герань в горшках да в конце узкого зальчика, над стойкой, картина "У Иверских ворот". Вот и все, что говорило об истинно русском патриотизме основателей ресторана и его постоянных, немногочисленных посетителей. На угловом, английском диване, за столом, уставленным закусками и бутылками старой смирновской водки, сидели: Данила Матвеевич, мистер Барклаев и остроносенький, с лицом, как лисья мордочка, гитарист Поль. Четвертый, сухопарый, похожий на Шерлока Холмса, что еще подчеркивалось бесконечно дымящей трубкой, элегантно одетый Макс, сидел в низком кресле, немного в стороне от остальных.
Разговор не вязался. Никто не мог предложить какой-либо интересный план действий в связи с начавшимися в Лондоне гастролями советского ансамбля песни и пляски. Пили водку по-европейски, маленькими глотками, не закусывая. Поль тихонько наигрывал на гитаре новую песенку и думал:
"С такими деньгами даже подпоить никого не удастся, не то что уговорить остаться или организовать похищение, допустим, главного балетмейстера... А не плохо бы!.."
Он взял громкий аккорд и улыбнулся. Все повернулись к нему. Поль когда-то служил в гестапо, и звали его не Поль, а Пауль, или, по-русски, Павел Станиславович, от него всего можно было ждать... Но Поль только улыбнулся и сказал совсем не относящееся к делу:
- В этом году у Баркера раньше всех начали весеннюю распродажу... Видно, тоже дела не а-яй-яй...
Макс вынул трубку изо рта.
- О, русские любят ходить по магазинам, - сказал он с явным американским акцентом.
- Ну? - повернулся к нему Данила Матвеевич.
- Можно дать им украсть, оки-доки, понимаете? - ответил Макс и снова застыл в позе Шерлока Холмса.
Данила Матвеевич отмахнулся.
- Было. И шляпки были, и перчатки, провалилось... Только насторожили их. Теперь ходят не в одиночку, а целыми табунами. - Он с огорчением глотнул целую рюмку водки и вяло ковырнул вилкой закуску.
- Улыбнись, мое сердце... - тонким голоском пропел Поль, откинувшись на спинку дивана.
- Потом анонимку, - прикрыв глаза, словно про себя, прошептал Барклаев. Данила Матвеевич наклонился к нему, напрягаясь в догадке.
- А им газетки наши подбросить, посольству дать знать... Такой-то гражданин антисоветской литературой увлекся. У них за это в двадцать четыре часа. Дешевле пареной репы. Мы сейчас репортерам... Почему из-за такого-то, раба божьего, концертик сорвался, а? Вандерфул!
Даниле Матвеевичу предложение понравилось.
* * *
Но вернемся к Яну Вальковичу. Теперь он уже взрослый, много видевший и переживший человек. А тогда был еще мальчиком, судьба которого не дала ему ни знаний, ни опыта, ни привычной в семье надежды опереться на чью-то братскую руку в час тяжелого испытания.
Когда заседали "У Любы" главари лондонского отделения "комитета", Янка находился в квартире Данилы Матвеевича. Он жил так уже более месяца. Сразу после встречи в "Грязном Дике". Жил непонятно. Выходить на улицу мог только с разрешения Данилы Матвеевича, а разговор об устройстве на работу всегда кончался одним.
- Успеешь, сиди пока дома, стереги добро. Придет время, сам пошлю.
Первые дни Ян отдыхал в тишине богатой, как ему казалось, английской квартиры. Он бродил из комнаты в комнату по мягкому, устилавшему пол до самого плинтуса, серому ковру. Разглядывал цветные картины скачек, охоты на лисиц и сельские пейзажи с дубами, совсем не похожими на родные, полесские. Поднимался по крутым ступеням в спальню. Лежал на низкой мягкой кровати без спинок. Спален было две. Одна, маленькая, для него, другая, побольше, с камином - Данилы Матвеевича. Ян брал оставленную ему монету, опускал в автомат, и газовый камин загорался уютным синеньким огоньком. Ян садился на теплый, мягкий пол, мечтал или перелистывал яркие, лакированные цветные журналы. Хотелось понять, что в них написано.
Данила Матвеевич принес ему новый учебник "Для русских, изучающих английский", изданный в Америке.
- Учись, а то живешь, как глухонемой.
Данила Матвеевич показывал, задавал уроки. Учить было нетрудно. Помогали рисунки, живые примеры. Правда, примеры, когда заходила речь о России, не нравились ему.
- Если в тюрьме заключенный получает фунт хлеба в день, сколько хлеба он съест за пять лет? Высчитайте и запишите ответ по-английски.
Или:
- Опишите своими словами очередь советских женщин у магазина детской обуви в дождливый день, осенью.
Ян откладывал учебник и, с трудом подбирая английские слова, писал собственное сочинение.
- Ай, вонт ту ворк - я хочу работать.
Или:
- Май фрэнд из пайонир - мой друг пионер.
Данила подсмеивался над его упражнениями, но не запрещал. Ян считал своего неожиданного покровителя человеком добрым и честным, вероятно, так же как он сам, оказавшимся вне родины по несчастному случаю.
