Александра Чистякова - Не много ли для одной?
Он пошел на почту на второй день, а я давай скорей белить, чтоб управиться. Отец на работу ушел. Володя из почты пошел к Клеменовым. Пока он ходил, я кухню обелила и все перемыла. Он пришел и отец пришел, сели за стол. Я рада все поставить, лишь бы мой сынок ел. Была и водка. Володя налил отцу сто пятьдесят, себе сто, мне рюмочку маленькую. Отец еще просит, а он не дает, говорит: «Выпили для аппетита и ешь. Смотри, у тебя на столе, как у хорошего директора». Отец ответил: «Для этого работаю». Володя говорит: «Все мы работаем, но не у каждого такое питание».
Пока он у нас гостил, покрасил панели, кухонный стол, углярку. На углярке с натыльной стены написал: «Мария, Неля, плюс Володя в квадрате». Рассказал, что его сын любит рыбачить. Если скажет: завтра пойдем на рыбалку, то его будить не надо, сам встанет. И про дочь рассказывал, что учится на пятерки, и хорошо играет на пианино. Я поняла, что он тоскует о них.
Сестра принесла сапоги, чтоб замки пришить, он пришил. Часы-будильник принесла. Он их наладил. Хоть она ему тетка, а он ее называл Тамара Ефимовна, привык так называть в школе.
И что бы он ни делал, все говорил: «Это на память». Я забеспокоилась: «Ты почему так говоришь?» Он улыбнулся: «Просто я ничего доброго для вас не делал, вот и говорю». «Разве не тобой посажены деревья? А кто этот дом строил, вернее помогал? Погреб копал? Дите мое милое, добрых дел твоих много, но я тебя хорошо понимаю. У тебя не совсем ладно в семейной жизни. Ты ничего мне не говоришь, но я все понимаю. Умоляю тебя, что бы не случилось, береги себя. Ты можешь детей взять и приехать в свой дом. Места хватит и воспитаю я не хуже ее». — «Мама, — говорит он, — спасибо вам за вашу преданную любовь, но пока еще до этого не дошло».
Потом они поехали к Нине в Верхотомку с Тамарой. Он там шутил, как никогда, жарил картошку — его Нина попросила, мужа Нины Николая предупредил: «если ты обидишь сестренку, дело будешь иметь со мной».
Назавтра принесли телеграмму, что Мария шестого будет дома. Володя засобирался домой. Там, говорит, надо побелить и навести полный порядок. Я на этот день его не отпустила. Постирала с него белье, носки все пересушила, перегладила. А он сидит, смотрит на ходики и говорит: «Как все это родное! И как быстро пробежали две недели, будто во сне». — «Ты же, сыночка, теперь техникум закончил, можешь хоть письма писать почаще». Он обещал писать. Поехала я с ним на автовокзал. Проводила и не вижу дороги. Так лились мои слезы, сама себя ругаю, что нельзя так расстраиваться, а успокоиться не могу.
Встала в сторонку, постояла, вздохнула всей грудью и пошла на трамвай.
Отец с работы пришел пьяный. Я вроде не вижу, а ему поскандалить надо. Я ушла к Швековой Кате и сижу. Он взял дома нож и туда. Я спиной сидела к двери и не видела. У Кати в гостях был сват. Степан замахнулся ударить меня ножом в грудь, а сват его табуреткой по локтю от души ударил. У Степана нож выпал, и он вскрикнул. Тогда я обернулась, спрашиваю: «Чего ты?» Он зажал руку, пошел, и я за ним. А про нож мне рассказал этот сват Швековых потом, когда приезжал за своей дочерью. Они стояли на остановке и я подошла. У них чемодан и узел. Я спросила у Наташи: домой, что ли? Она говорит: да. Тут и рассказал ее отец, что я бы уже лежала в земле, если бы не он. «А почему сразу не сказали?» Он говорит: «Катя не велела».
А у Степана на локте образовалась шишка, он месяц лежал в больнице. Если бы я знала отчего это, я бы не бегала в больницу через день и каждый день.
Потом он выписался. Приехала сестра Лиза с мужем. Он напился и разбил этот же локоть и снова в стационар. Долго я бегала с передачами.
Вышел на работу и опять каждый день пьян. Мне стало жить невмоготу. Написала Лизе: «Брошу я все ему, возьму что надо, а пенсию доверю Тамаре». Та пишет: «Приезжай, место найдется, что жить под страхом».
Посмотрю на все, ведь здесь наши труды, дети наши росли здесь. Куда же я поеду. Как говорится, если не смерть, то не убьет.
Было и так. Придет пьяный, я молчу, налью теплой воды, соберу на стол, он как махнет — все на полу. Назавтра стану говорить, он матерится и говорит: значит, довела. Я говорю, что молчала. «Значит надо было не молчать».
Пришли с кузнецом со Швековым Гаврилом. Я накрыла стол, сходила за Катей. И вот сидим четверо. Все песни мы перепели. Потом ему Гаврил говорит: «Ты, Степан, волк в овечьей шкуре. Тебя Саша спасла, а ты ее обижаешь». Я сказала: «Еще раз тронет, посажу». Он как даст! Я упала без памяти. Катя потом рассказывала: я побелела как покойница, он давай делать искусственное дыхание, облил водой и, когда стала дышать, мы, говорит, положили тебя на койку.
Утром Степан не завтракал. В обед пришел, поел и протягивает руки, чтоб обнять меня и поцеловать. Я вывернулась и вышла на крыльцо. Смотрю, и он вышел и отправился на работу. Он же хорошо знает, если я подам заявление, ему сразу срок.
Никуда я не пошла. Купила тройной одеколон, мочила больное место и боль прошла. Конечно, не за один день. Живем дальше. Но у меня было такое состояние, что я ждала чего-то особого. Вижу сон: я где-то в казенной квартире на пятом этаже, у меня на руках мальчик. Он вырвался у меня из рук и к окну. Я его поймала. Он ручонками отталкивается и бьет меня по лицу. Я взяла его руку, говорю: ссориться не будем, мир. Он вроде успокоился, а потом успокоился и рванул в окно. Мне стало плохо. Степан меня разбудил. Я еще реву, он допытывается: что случилось? Потом я ему рассказала, что видела во сне. Он сказал: мальчик к прибыли, не реви. А у меня не выходил из головы этот страшный сон.
Пошла в совхозную молоканку за молоком, там рассказала старушкам, они не разгадали моего сна.
Ночью принесли телеграмму: «Умер Володя, приезжайте». Телеграмму взял Степан, я сидела на койке и когда прочла телеграмму, прямо обезумела. Да что же это за наказание Господнее? И за что же меня Господь наказывает?! Степан стал ругаться: не реви, может, это умер внук, он ведь тоже Володя. Но я чувствовала всем сердцем: моя кровиночка ушла из жизни.
Я ходила из угла в угол, уже не кричала, а хныкала. Степан уснул — вроде, так и надо. Я сама оделась, ему приготовила одежду. В пять часов его разбудила. Он оделся, пошли к соседям. Малышкиным. Попросила кормить собаку, кошку и цветы поливать. Отдали им ключ и поехали.
Когда кассиру подала телеграмму, она говорит: «Может, это шутка». Я заплакала: «Да как же можно шутить этим?» Билеты она продала. Дорогой я не плакала, но сердце сжималось от боли. Приехали в Киселевск, пересели на семнадцатый автобус, едем к ним. Сошли на их остановке, идем в их дом. Крышки не вижу, думаю, может, неправда? Когда вошли, я крикнула: «Где он?» Степан поставил мне стул. Я услышала, как кто-то сказал: «В морге».
