Михаил Одинцов - Преодоление
― Степан, ты еще не замерз?
― Терпимо. Только видно стало хуже: облака пришли и просом ледяным из них сыплет, шуршит наледь непрерывно, как будто человек крадется.
― И человек может быть. Он теперь зверь зверем. Прячется, а потом враз удавку на шею накинут и утянут к себе. Еще одного пришлю, по двое стоять будете. "Свои", ― радостно подумал Иван.
― Эй, наблюдатель, ― подал он голос. ― Кто там в окопе за немцем смотрит? Отзовись. Русский я, летчик…
Прислушался. Тихо. Никто не отозвался.
― Вы что, язык проглотили? Отзовитесь. Боюсь я подниматься, а то еще застрелите.
― Не застрелим. Где ты? Подними руку… Ага, видим. Ползи вперед. Тут чисто.
Пополз… Свалился в окоп. Не: успел встать, как услышал:
― Давай поднимайся, ползун.
Сохатый встал, привалился спиной к стенке траншеи. Оглянулся. Подошли с разных сторон сразу по два человека в ватниках и таких же штанах, на ногах валенки, оружие на изготовку. Пахнуло знакомым ― костром и дымом, махоркой и черным хлебом.
― Здравствуй, пехота! Что вы, как сычи, на меня смотрите? Человек с вами здоровается, а вы в молчанку играете.
― Здорово, коли серьезно. А теперь давай твое оружие и пойдем к батальонному начальству во вторую траншею. Там уж будем разбираться.
― Готов хоть сразу в третью. ― Иван отдал автомат, два пистолета свой и Петра, нагнувшись, вытащил из-за голенищ унтов два финских ножа.
― Все, больше нет ничего.
― Документы?
― Какие могут быть у меня документы? Вы же в разведку с документами не ходите?
― Твоя правда. Звание и должность какие имеешь?
― Старший лейтенант, по-пехотному ― командир батальона, а по-нашему командир эскадрильи.
― Верим, но проверять все равно придется… Я командир роты. Сержант Филимонов, ― говоривший повернул голову к рядом стоящему бойцу, ― с Петуховым на пару проводите летчика до, комбата. Оружие его возьмите с собой, там сдадите. Счастливого пути, старший лейтенант…
Двинулись. Шли ходом сообщения молча: сержант Филимонов ― впереди, нес оружие Сохатого, Пастухов ― за спиной, с автоматом.
До следующей траншеи и блиндажа оказалось метров четыреста, и Иван в движении немного согрелся, озноб унялся, и дышать стало легче.
…Закончив формальности допроса, комбат поднялся:
― А теперь, старший лейтенант, пойдем вечерять. Покормим тебя, и ложись спать. Разберутся в твоей биографии и "по этапу" двинешься дальше.
― Не возражаю.
Капитан приподнял край плащ-палатки, отделяющей часть блиндажа.
― Проходи и садись за стол. Тут у нас и штаб, и дом, и столовая…
На столе в котелке вареная, целиком обжаренная, румяная, пахнущая салом и дымом картошка. В нос ударил запах рядом стоящей квашеной капусты. Вилок был нарезан крупными кругляками, как белый хлеб, и полит постным маслом. Рот у Сохатого наполнился слюной, а в голодном животе появилась боль. Взял отрезанный через всю булку кусок черного хлеба, положил на него сверху ломоть капусты и потянулся за картофелиной.
― Подожди чуток, ― капитан открутил пробку фляги и стал лить содержимое в солдатскую кружку, ― на вот, держи. Согреешься и крепче спать будешь.
Иван взял кружку. Понюхал.
― Ты не нюхай, а пей. Мне нельзя, дежурство, а ты ― гость.
Сохатый попробовал налитое, но крепости не почувствовал, запах какой-то необычный, да и вкус непонятный.
Посмотрел на капитана. Засмеялись оба.
― Пей, пей! Мы раньше пробовали. Ничего.
Выпил и навалился на капусту и картошку. Ел молча. Командир батальона делал вид, что не замечает его торопливости изголодавшегося человека.
По телу Сохатого разливалась горячая волна, голову кружило. Захотелось спать.
…Ему помогли вылезти из-за стола со словами:
― Ложись. Утро вечера мудренее.
Он лег навзничь и сразу провалился в полную тишину и темень.
Непредвиденное
Раннее туманное утро. Затишье.
Эскадрилья капитана Сохатого ждала приказа на боевой вылет. Ожидание тоже работа: внутренняя напряженность, психологическая готовность к немедленным активным действиям.
Впереди длинный весенний день. И обязанность командира в том, чтобы не только подготовить своих подчиненных к предстоящему бою, но и не дать им устать от кажущегося безделья. Каждый ― и немало повоевавший летчик, и совсем молодой пилот ― живет мыслью: "Когда и куда?" И от того, насколько человек может подавить в себе ощущение надвигающейся опасности, зависит способность сохранить в себе силы для полета. Нужно суметь заставить себя поверить в победу. Еще не взлетев на задание, превозмочь сомнения, преодолеть самого себя.
Все тревоги, которыми сейчас живут на КП летчики, Сохатому близки и понятны. Но Ивану легче ― у него за плечами более чем двухлетний боевой опыт, война научила многому. Капитан прошел через безрассудную смелость неопытности в сорок первом, познал госпитальную жизнь, горечь потерь… Бравада давно сменилась у него спокойной расчетливостью, в бою он стремится теперь прежде всего понять ― кто против него, правильно оценить силы противника, предугадать его действия хотя бы на несколько ходов вперед.
Пилоты наносят на полетные карты линию фронта и прокладывают курсы на опорные, наиболее характерные ориентиры в районе возможных целей, а Сохатый незаметно изучает подчиненных. Ему хочется понять настроение каждого, понять, на что любой из них сейчас способен: как летчик ― в борьбе с врагом и как человек ― в преодолении собственных слабостей. Сохатый знал, что пытливый взгляд, направленный на человека, всегда раздражает и сковывает, поэтому старался рассматривать молодые лица, склоненные над рабочими столами, как бы между прочим. Пока это удавалось: никто его взгляда не почувствовал, все непринужденно занимались своими делами.
"Хорошие парни, дисциплинированные пилоты, ― думал Сохатый. ― Смело идут на любое опасное задание, хотя за плечами у каждого лишь полупустой рюкзак жизненного и боевого опыта. В свои неполные двадцать три года я среди них выгляжу патриархом, встречающим четвертое военное лето… Да, сложно нам прожить длинную жизнь и набирать фронтовую выслугу лет, взрослеть в огне и получать награды".
Сохатый еще раз окинул взглядом летчиков.
"Печальная истина: всего несколько человек кроме меня входят во второй фронтовой год. Отрадно только одно: самое трудное, видимо, уже позади, и пилотские жизни после Курской битвы и Днепра стали заметно удлиняться. Но кто знает, как для любого из нас может сложиться очередной боевой вылет, даже начавшийся, казалось бы, в самой простой обстановке…"
