Павел Катаев - Доктор велел мадеру пить...
- Согласен.
- Тогда пишите.
- Прямо сейчас?
- Прямо сейчас.
Александрову ничего не оставалось, как "прямо сейчас" написать расписку, которую отец спрятал в карман, а затем отнес Хесину, председателю Всесоюзного агентства по охране авторских прав, известного всем советским авторам по аббревиатуре ВААП.
Работа над фильмом продолжалась.
И продолжались вмешательства режиссера в текст сценария.
Но теперь уже стала проглядывать политическая тенденция.
По сюжету иностранные гастролеры приезжают в Советский Союз из идеологически враждебной гитлеровской Германии, а коррекция сюжета, совершаемая Александровым, "переводит стрелки" на Соединенные штаты Америки.
То есть теперь уже Советскому Союзу противостоит не Германия, а Америка.
Устав бороться, авторы пользуются последним имеющимся у них правом, а именно - снять свои фамилии с титров готового фильма.
У фильма бешеный зрительский успех, аншлаги в кинотеатрах и как естественное следствие - огромные авторские отчисления всем трем автором сценария.
И Александрову тоже, но только лишь как режиссеру.
Свой рассказ отец заканчивал так.
- Приезжая в гости к своему знакомому (называлась фамилия знаменитого актера и режиссера, который жил в соседней с родителями квартире на Тверской), Гриша Александров всякий раз звонил в нашу дверь и когда я открывал, с язвительной улыбкой спрашивал: - Получаете авторские?
- И что ты говорил?
- Получаем, - отвечал отец и сейчас, спустя годы и годы, на его лице появлялась озорная улыбка точь в точь такая, как и тогда на полутемной лестничной площадке в доме на Тверской.
Позволю себе небольшой комментарий по этому поводу.
С точки зрения "большой" политики "прав" оказался именно режиссер фильма "Цирк", а не сценаристы.
Возможно Александров интуитивно потрафил начальству, а может быть начальство и впрямую указало ему, что главным противником (или врагом) нашей социалистической родины был не немецкой фашизм, а американская демократия.
Во всяком случае факт остается фактом: критическая направленность фильма с Германии переориентирована на Америку.
А то, что это относится к "большой" политике, имеет еще одно убедительное подтверждение в судьбе другого "довоенного" произведения отца, повести "Я, сын трудового народа...".
Повестью, как литературной основой для музыкального сочинения, заинтересовался композитор Сергей Прокофьев.
По либретто, написанному совместно с отцом, Прокофьев создал оперу "Семен Котко" (по имени главного персонажа повести).
Первая постановка оперы готовилась в музыкальном театре имени Станиславского и Немировича - Данченко.
Однако дальше генеральной репетиции дело не пошло.
Началось "замирение" с гитлеровской Германией, а поскольку в самой повести и, следовательно, в опере, сюжет которых разворачивался на Украине во времена революции и гражданской войны, немецкие завоеватели вид имели с точки зрения большевистской идеологии довольно-таки не приглядный, то есть выступали на стороне контрреволюции, постановка спектакля была прикрыта.
В последние десятилетия судьба оперы "Семен Котко" была более удачной.
Большой успех сопутствовал московской постановке спектакля в Большом театре в семидесятых годах, осуществленную Борисом Александровичем Покровским и дирижером Фуадом Мансуровым.
Мне посчастливилось побывать не только на премьере спектакля, но и на рядовой, так сказать, рабочей репетиции на большой сцене прославленного театра.
Впрочем, репетиция вовсе не казалась рядовой. Напротив, она была какой-то особенной, хотя вроде бы никаких ярких событий на полу пустой и слабо освещенной сцене не происходило.
Особый интерес репетиции придавало присутствие в зрительном зале вместе с Покровским отца.
Огромный зал был погружен в темноту. Можно даже сказать - кромешную темноту.
Вообще, картина была фантастическая.
Сверху, с колосников на сцену опускались столбы слабого света, которые еле-еле освещали артистов и рабочих сцены.
Время от времени Покровский своим резким громким голосом подавал реплики, обращаясь к певцам или же к рабочим сцены или осветителям.
После каждой такой реплики что-то неуловимо менялось и в расположении фигур, и в общей освещенности.
Все происходящее могло бы показаться бездушным и механическим, если бы не фигура Покровского, излучающая артистизм и неожиданный юмор, что давало понять - здесь не заводский цех, а зыбкий, мерцающий мир большого искусства, нащупывающего свой еле уловимый, но единственно возможный путь.
- Заслуженный артист Володя! - кричал из-за своего режиссерского пульта Борис Александрович, обращаясь к одному из Владимиров, находившихся на сцене. - Вы же совсем не то делаете! Неужели так трудно сосредоточиться и вспомнить, что вам говорилось!
- Совсем не трудно, - звучало в ответ со сцены.
- Ну и прекрасно!
Происходящее завораживало, затягивало.
Я поглядывал на отца, и пытался понять, что он чувствует и о чем он думает в связи с тем, что декорации должны воспроизвести написанные им картины природы, а артисты перевоплотиться в придуманных им персонажей.
Отец задумчиво, даже одухотворенно смотрел куда-то в верхнюю часть сцены, внезапно улыбнулся, наклонился ко мне и проговорил:
- Там, в темноте, на колосниках сидят петухи, в разное время пущенные Шаляпиным, Собиновым. А рядом пристроился молодой петушок, только что пущенный заслуженным артистом Володей.
Не могу сказать со всей определенностью, но, кажется, свою повесть отец писал к какой-то годовщине образования Красной Армии, и экземплярами этой повести легендарный маршал награждал выпускников какой-то краснознаменной военной академии.
Проходное произведение профессионала, написанное для денег.
Но в том-то и дело, что "строительный материал" для этой "проходной" вещицы был первоклассный - наблюдения из народной жизни, атмосфера грандиозного слома в судьбе могучей страны, рассыпающейся на глазах, свежие чувства любви, страсть, разлука смертью, и живые люди со своими характерами и стремлениями.
Может быть и гениальный композитор Сергей Сергеевич Прокофьев собирался сочинить для денег что-нибудь проходное, воспользовавшись своим профессиональным мастерством.
А получилось нечто бессмертное.
Рассказывая о том - "опасном" - совещании в Центральном Комитете, отец упомянул дверь где-то сбоку, откуда бесшумно и внезапно появился Сталин.
