Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу
В боях за Кривой Рог отличился и наш ездовой Федякин — молодой боец лет двадцати. Он в свободное время сапожничал.
Помню, стоит он перед командиром — тоненький, вихрастый — и упорно твердит:
— Отправьте меня в разведку, за «языком». Надоело с конями возиться. Я за ними навечно, что ли, закреплен?
Командир роты ему так и этак доказывает, что на войне каждый свое дело делает, будь то повар или ездовой. Все одной цели служат. А Федякин не унимается:
— Кого хотите ищите обозным. А с меня довольно. Хочу в разведку!
Подумал командир и говорит:
— Хорошо. Пойдешь на боевое задание.
Федякин даже подпрыгнул от радости. Приложил руку к шапке и во все горло гаркнул:
— Есть, идти на боевое задание, товарищ гвардии старший лейтенант!
Зачислили Федякина в группу Пшеничко. И той же ночью вместе с бойцами ушел он за «языком». Наутро разведчики вернулись. Спрашиваем:
— Ну, как Федякин?
Пшеничко недовольно качает головой:
— С ним прямо беда. Настырный какой-то. Суется куда не нужно. Подползли мы к проволочному заграждению. Слышим, в окопах немцы о чем-то лопочут. Решили: следующей ночью на этом самом месте нужно проходы сделать. Приказал я тогда рядом с проволокой окопчики отрыть. Перед рассветом приползли к своим, а Федякин и говорит: «Я там, на проволоке, красную тряпку повесил». Меня такое зло взяло. «Зачем, — говорю, — шило сапожное, это сделал? Ты же нам всю работу сорвал! Завтра туда и соваться нечего. Из пулемета срежут».
Мы рассмеялись.
— Сидел бы ты лучше со своими рысаками, — посоветовал Лухачев.
Федякин в стороне стоит, носом шмыгает и, казалось, вовсе не чувствует себя виноватым.
Пшеничко приказал своей группе спать, а Федякину не спится. Вместо отдыха он занялся странным делом: достал соломы, разыскал немецкую куртку с брюками, набил их соломой, ремнем подпоясал. А сверху чучело немецкой каской накрыл. Получился настоящий гитлеровец.
Удивляемся мы: для чего это? Федякин ни слова в ответ, улыбается только.
Когда стемнело, группа Пшеничко опять ушла на задание. Федякин прихватил с собой чучело.
Утром привели «языка». На этот раз Пшеничко на все лады расхваливал бывшего ездового.
— Да таких лазутчиков еще поискать надо! Не парень, а золото. Подползли мы к тому месту у заграждения. Немец из всех пулеметов лупит. Жаркое дело! Помогли мы Федякину чучело к проволоке поставить и залегли в свои окопчики. Смотрю: подполз ко мне Федякин и шепчет: «Надо до рассвета подождать. Как развиднеется, увидят фашисты у проволоки своего солдата — обязательно за ним поползут». Так оно и случилось. Только рассвело, смотрим: высовываются немцы из окопов, в нашу сторону руками показывают. Для нас стало ясно: признали немцы в чучеле своего соотечественника. Вот трое вылезли на бруствер и осторожно поползли прямехонько к чучелу. Один из них, самый прыткий, обогнал всех, подполз к заграждению, проделал в нем проход ножницами. Двое за ним следом. Когда до них осталось метров десять, поставил я свой автомат на одиночный выстрел, прицелился — и обоих солдат укокошил. А прыткий, что первый полз, со страху сиганул назад, но запутался в проволоке. Тут мы выскочили из укрытия и схватили его. Вот и все.
22 февраля 1944 года, накануне годовщины Советской Армии, наши гвардейцы штурмом овладели Кривым Рогом. Разведчики шли в атаку вместе с пехотинцами, и в этом бою Федякин снова показал себя молодцом. Он первым ворвался в немецкий окоп и заколол гитлеровца. Тут его ранило: пуля попала в грудь, пробила легкое. Из медсанбата он был эвакуирован в госпиталь.
А на другой день к ребятам подошел сияющий Спивак, держа в руках свежий номер «дивизионки»:
— Здравствуйте, товарищи гвардейцы-криворожцы! Вот читайте. — Он ткнул пальцем в газетный лист. — Наша сорок восьмая отличилась при взятии Кривого Рога. В приказе Главнокомандующего ей присвоено звание: «Криворожская». Слухайте, как звучит: «Гвардейская! Криворожская!»
— Это дело надо обязательно обмыть! — воскликнул Лыков, направляясь к старшине.
Я подумал — очень правильно давать наименования воинским частям, отличившимся при освобождении больших населенных пунктов. Пройдут годы. Залечатся раны войны. Солдат бережно поднимет со дна сундучка свою старую, видавшую виды фронтовую гимнастерку и с гордостью вспомнит, как в грозное лихолетье он насмерть стоял у стен Сталинграда, освобождал Воронеж, Харьков, Кривой Рог и сотни других городов и сел, как на боевом Знамени его дивизии немеркнущей славой сияют слова: «Сталинградская, Харьковская, Криворожская...»
В Привольном у Ингульца
В марте дивизии предоставили короткую передышку. Разведрота расквартировалась в селе Привольном на берегу Ингульца. Какое поэтическое название!
На востоке, рядом с селом, прижавшись к обрывистому берегу, тихонько позванивает река, за ней щетинится дубовая роща, а все пространство к югу и западу от села, вплоть до самого горизонта, занимают безбрежные поля, ровные, без единого холмика.
Спокойствием и радушием веет от чистеньких хаток, выстроившихся вдоль широкой улицы. Было удивительно, как война пощадила этот уголок.
В Привольном к нам в роту прикомандировали солдата Михеева — общительного, добродушного, из числа тех, с которыми быстро сходишься накоротке. Он знал много разных шуток-прибауток и пересыпал ими, к великому удовольствию разведчиков, свою речь. Когда его спросили, почему не поехал в свой полк, он с усмешкой произнес:
— Мой полк тю-тю! Покуда я в госпитале отлеживался, его в Белоруссию перевели. Но я не особенно горюю. Для нашего брата разведчика везде дом.
Близился вечер. У бойцов приподнятое настроение. Они бреются, пришивают к гимнастеркам подворотнички, распевают полюбившуюся еще с Кривого Рога новую фронтовую песенку:
И когда не станет немца и в помине,
И когда к любимым мы придем опять,
Вспомним, как на запад шли по Украине...
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать!
Андрей Лыков суконкой надраил свои ордена и теперь, любуясь в карманное зеркальце, самодовольно щурит васильковые глаза:
— Ну, чем не жених, братцы? Все в полном ажуре.
— Да еще звание какое у этого жениха! — в тон ему вторит Беспалов. — Гвардеец-криворожец! Одно плохо: лычек у тебя на погонах нет. Даже ефрейторских. — И, кивнув на каптерку, предлагает: — А что, ребята, не взять ли для такого дела у старшины сержантские погончики напрокат. Девчата страсть сержантов обожают.
Лыков искоса посмотрел на него, зажегся было этой идеей, но, вспомнив свою недавнюю перепалку со старшиной, безнадежно махнул рукой:
