Сергей Сазонов - Воспоминания
Этот старый, умный Гогенцоллерн, сидевший на престоле чужой и далекой страны, не без гордости оглядывался на своё долгое царствование и на многочисленные труды, положенные им на устройство и развитие своего государства, о благе которого он заботился с чисто германской выдержкой и последовательностью и в германском же духе плотно скрепил связь его со своей старой родиной, за горизонты которой его политический взор мало проникал. Касаясь вопросов современной политики, король Карл спросил меня, предвижу ли я возможность войны в Европе. Было видно, что он относился к этому вопросу с несколько тревожным интересом, что было вполне естественно со стороны Государя, близко стоявшего, в прямом и переносном смысле, к балканским событиям предшествовавших двух лет. Хотя в июне 1914 года и казалось, что Европа благополучно вышла из балканских осложнений, вместе с тем ни у кого из близко стоявших к делам людей не было твердого убеждения, что это благополучие установилось прочно. Все мы знали, что Лондонский и Бухарестский мирные договоры не потушили балканского пожара, а лишь засыпали его дымившиеся остатки, продолжавшие тлеть под слоем пепла и готовые вспыхнуть, если бы до них проникло какое-нибудь свежее дуновение. Но всем хотелось верить в наступающее успокоение, и никто, конечно, не подозревал, что эти тлевшие угли обратятся в течение ближайших месяцев в пожар, которому суждено было захватить весь мир, уничтожить одну половину Европы и разорить другую.
На вопрос короля о возможности европейской войны я сказал ему, что думаю, что опасность войны наступит для Европы только в том случае, если Австро-Венгрия нападет на Сербию. Я прибавил, что во время первой балканской войны я откровенно высказался в этом смысле австро-венгерскому послу в Петрограде графу Турну, а затем и германскому, графу Пурталесу, прося их довести это до сведения своих правительств. Король ничего на это не возразил и сидел задумавшись. Затем он проговорил: «Надо надеяться, что она этого не сделает». Я искренно присоединился к этой надежде.
Мое мнение относительно угрозы европейскому миру вследствие покушения венского кабинета на независимость Сербии произвело впечатление на старого короля. Принимая через несколько дней после свидания со мной австро-венгерского посланника в Бухаресте графа Чернина, бывшего впоследствии недолгое время министром иностранных дел, король передал ему дословно моё замечание. В своих воспоминаниях, изданных в 1919 году под заглавием «Im Weltkriege», Чернин останавливается довольно подробно на этом эпизоде, о котором он немедленно известил венское правительство. В виде личного комментария Чернин прибавляет, с той своеобразной логикой, которая была присуща старой австро-венгерской дипломатии, что в то время, когда я говорил с королем Карлом, мне, вероятно, уже было известно о каких-то сербских замыслах против Австро-Венгрии.
«Штандарт» простоял в порту Констанцы двенадцать часов и вечером первого же июня отошел с императорской семьей в Одессу после сердечных проводов короля и королевы и всей королевской семьи. Перед отходом яхты я просил Государя разрешить мне провести ещё несколько дней в Румынии, так как я собирался, по приглашению г-на Братияно, съездить в Бухарест, чтобы познакомиться с остальными членами румынского правительства и иметь случай поговорить о делах вне суеты официального приема с нашим незадолго перед тем назначенным посланником С. А. Поклевским.
На следующий день по отплытии Государя я завтракал у короля в маленьком павильоне, построенном на краю далеко вдающегося в море мола, в котором жила королева Елизавета, не утратившая с сединой поэтического дара и любившая прислушиваться к плеску морских волн. О политике не говорили из-за присутствия дам, но вспоминали о прошлом и делали планы на ближайшее будущее. Королева рассказывала о том, как она, будучи молодой девушкой, гостевала в России у своей тетки, Великой Княжны Елены Павловны. Эта замечательная женщина оставила по себе глубокий след в общественной и культурной жизни нашей Родины тем горячим участием, которое она принимала в деле освобождения крестьян, а равно и покровительству, оказанному ей русской науке и искусствам в первую половину царствования императора Александра П. Говоря о Великой Княгине, королева называла многих из выдающихся деятелей этой приснопамятной эпохи, для которых Михайловский дворец служил общественным и умственным центром и из которых я лично знал ещё в мои молодые годы довольно многих. Планы на будущее строили, что было вполне естественно, молодые члены королевской семьи, главным образом наследная принцесса, со свойственным ей оживлением говорившая о предстоявшей ей осенью, по приглашению Государя и императрицы, поездке со старшим сыном на более или менее долгое пребывание в Ливадию, которой она, как и вообще всем Крымом, очень интересовалась. Вместо этой поездки в сентябре 1914 года состоялся прорыв через турецкие проливы двух германских военных судов, а затем – их появление в Черном море, бомбардирование Одесского порта и нескольких городов Крымского побережья, т. е. началась и на южном фронте война, бушевавшая на западных границах России уже более шести недель.
В тот же вечер второго июня я уехал в Бухарест вместе с г-ном Братияно и бароном Ивиллингом, начальником моей канцелярии и ближайшим моим сотрудником, всегда сопровождавшим меня в моих служебных поездках. С нами вместе возвращался в Бухарест и наш посланник Поклевский.
За те два дня, что я пробыл в румынской столице, я часто имел случаи беседовать с г-ном Братияно, который оказался умным и симпатичным собеседником, хотя и более любопытным, чем сообщительным. Хотя мне приходилось при первых приступах к деловым разговорам, дальше которых мы не могли идти при первой встрече, тоже быть довольно сдержанным и не исчерпывать ни одного из затрагиваемых нами вопросов, я тем не менее успел составить себе некоторое представление о личных взглядах главы румынского правительства. Из того, что я слышал от г-на Братияно, мне нетрудно был о установить, что он совершенно освободился от тех предубеждений, которые в течение стольких лет мешали многим из его соотечественников хладнокровно оценивать пользу для себя сближения с Россией в предвидении политических событий, неминуемость которых становилась с каждым годом очевиднее. Я не мог сомневаться, что он ясно сознавал, что дряхлевший австрийский император и дряхлевшая ещё быстрее его Габсбургская монархия были плохими союзниками для молодой Румынии, нетерпеливо ожидавшей минуты предъявить свои неоспоримые права на крупную часть австрийского наследства. Братияно отлично понимал, что его отечество могло получить это наследство только при помощи России. Поэтому мы уже тогда могли надеяться найти в нём сторонника нашей политики сближения с Румынией и с ним вместе во многих других видных политических деятелях, из которых одни пошли бы нам навстречу из единомыслия с ним, а другие – из страха быть им опереженными.
