Леон Дегрелль - Штурмовая бригада СС. Тройной разгром
Наши солдаты отправились в тыл в Ревель. Эстонские газеты были полны рассказами об их подвигах. Они прихватили с собой массу бутылок шампанского и, пока плыли на корабле в Германию, непрерывно пьянствовали.
Гиммлер вызвал меня, чтобы лично вручить Дубовые листья, а также нагрудный знак «За ближний бой» в золоте, который вручался за 50 рукопашных схваток.
Возле Тойла я сел в маленький физелер «Шторх». В последний раз я увидел белые скалы и бледно-голубые воды Финского залива, сверкающие под утренним солнцем.
Последнее «Прости!» этим бесконечным сосновым рощам, серебряному пламени молодых берез, зарослям орешника, огромным валунам, хижинам, затерянным среди зеленых и коричневых полей, деревянной дранке крыш на фермах, мелькавших под крылом крошечного самолета. Иногда большое коричневое пятно и металлический каркас служили болезненным напоминанием о вражеских истребителях. Самолет летел очень низко, прыгая с холма на холм, словно зайчик.
Затем была Рига, самолет фюрера, большой крюк вдоль побережья Литвы, почти целиком занятой русскими, и, наконец, аэропорт в Главной ставке.
Там, вдали, на в земле Прибалтики, остались лежать наши мертвые, вечные свидетели трагической борьбы Европы не на жизнь, а на смерть. Сыновья нашего народа исполнили свой долг, ничего не прося и ничего не ожидая.
Мы не рвались завоевывать земли, не имели никаких материальных интересов. Нас неправильно понимали очень многие, но мы были полны решимости и были счастливы.
Мы знали, что чистые и пламенные идеалы просто великолепны, молодые люди с сильным сердцем всегда будут стремиться к ним, сражаться за них, умирать за них.
ГЛАВА З
Предохранительный клапан в Арденнах
В августе и сентябре 1944 года, когда в Эстонии шли жестокие бои, рухнул весь Западный фронт. Мы внимательно слушали радио, передававшее бюллетени командования: бои на Сене, падение Парижа, выход американских танков к Сомме и Реймсу. Каждый из наших солдат невольно думал о доме. Что станет с нашими семьями там?
Затем был захвачен Льеж. Когда я прибыл в ставку фюрера, союзники уже находились в Голландии, Эльзасе и Лотарингии, перед Аахеном. Тем не менее все пребывали в хорошем настроении. Гиммлер за столом отпускал шуточки, и за те десять минут, которые потребовались ему, чтобы съесть спартанский завтрак, несколько крендельков и запить это стаканом воды, он успел разобраться с тремя десятками вопросов.
Верный лейтенант фюрера Мартин Борман, низенький и пухлый, громко спорил с генералом СС Зеппом Дитрихом, который прибыл самолетом с Западного фронта. Широко расставив ноги, с лицом, красным, как свекла, Дитрих долго и изощренно проклинал союзные ВВС, особенно разбой штурмовиков. Впрочем, это его не сильно беспокоило. Гиммлер хлопнул каждого по спине, выпил с каждым по глотку коньяка и в 05.00 вернулся в свою комнату, сопровождаемый четырьмя телохранителями гигантского роста.
Гиммлер готовил 20 новых дивизий СС. Он поручил мне командование дивизией «Валлония» — 28-й добровольческой дивизией СС, — в которую предполагалось включить помимо нашей штурмовой бригады еще и тысячи рексистов, которые бежали от союзников и теперь слонялись по рейху.
В общем, окружение Гитлера согласилось с тем, что отступление на Западе следует прекратить. В обстановке строгой секретности готовилось контрнаступление.
Вечером Гиммлер занялся своей обычной ночной работой и принял пятнадцать или двадцать человек, которые этого ждали, причем иногда им приходилось ждать аудиенции до самого утра. Затем старшие офицеры поговорили со мной о неожиданностях, которых они ждут от нового оружия. Они повторяли утверждения, вроде: «Еще два или три месяца, и Германия нанесет решающий удар». Здесь царила атмосфера уверенности.
* * *Я страшно удивился, когда увидел Гитлера, за минувшие шесть месяцев он обрел новую энергию. Его походка стала твердой и уверенной, черты лица выглядели умиротворенными и словно помолодели.
За время войны он заметно поседел, его спина согнулась. Но все его существо излучало жизненную силу скромного и дисциплинированного человека.
Он вручил мне награду. Затем Гитлер подвел меня к маленькому круглому столику. Казалось, его не мучают никакие сложные и острые проблемы. Ни одного слова разочарования, которое могло бы заронить у слушателя сомнения в конечном исходе. Он быстро закончил с военными вопросами и перешел к проблеме буржуазного либерализма. С потрясающей логичностью он объяснил мне, почему его падение неизбежно.
Его глаза лучились добрым юмором. Он терпеливо спорил относительно будущего социализма. Его тщательно ухоженное лицо дрожало. Руки Гитлера, тонкие и гладкие, совершали убедительные, но энергичные жесты, выдавая в нем прирожденного оратора.
Эта дискуссия придала мне уверенность. Если Гитлер находит время заниматься социальными проблемами в такой момент, живет ими и излагает их в течение часа с такими подробностями, это невольно внушает уверенность во всем остальном. Тем не менее на этой неделе парашютно-десантные дивизии Черчилля попытались зацепиться в Голландии за Арнем.
Как раз в тот момент, когда я уходил, Гитлер вернулся и, словно желая навсегда запечатлеть эту встречу в моем сердце, пожал мне руку и сказал: «Если бы я имел сына, я хотел бы, чтобы он походил на вас». Я смотрел в его ясные глаза, такие чувствительные, излучающие пламя. Гитлер ушел по тропинке под елями, усыпанной мелкими веточками. Я долго смотрел ему вслед.
Театральное действо
В деревнях Ганновера, разбросанных по утопающей в грязи равнине, находились тысячи бельгийских беженцев, которые спасались от англо-американских танков. К этому следует добавить, что моя дивизия проводила тренировки именно в этой провинции рейха, поэтому многие из моих солдат имели возможность, кроме всего прочего, встретиться со своими семьями.
Внезапно события приняли совершенно неожиданный оборот. Я только что выступил на последнем конгрессе европейской прессы в Вене. Неделей раньше я имел долгую беседу с министром иностранных дел фон Риббентропом, который в припадке откровенности доверительно сказал: «Запомните хорошенько мои слова. Никогда еще мы не были столь близки к победе».
Я думал, что он шутит. Не было видно ничего, что могло бы привести к радикальному изменению ситуации. Я твердо помнил, что мне говорил фюрер во время нашей встречи два месяца назад. Однако наступила зима. Шел снег. Что за перемены могли произойти?
