Борис Земцов - Зона путинской эпохи
Никогда не относился к категории „пьющих“, но алкоголь в умеренных дозах в моем рационе на воле присутствовал регулярно: когда стопка водки, когда бокал пива, когда фужер вина. То банкет, то презентация, то званый ужин, то семейное торжество, то просто человеческое желание растворить накопившуюся задень усталость. А тут… почти три года сухого, сверхстрогого закона. Кажется, далеко-далеко в прошлом и смолистая, щекочущая ноздри терпкость коньяка, и ласковая пивная горечь, и концентрированная энергия виски, и вяжущее сладкое послевкусие портвейна, и лихое водочное веселье. Как будто и не существует вовсе подобных радостей в жизни. И не существовало вообще. Нигде. Никогда. Между тем, выпить здесь можно очень даже запросто. Реализовать подобное желание можно двумя путями. Первый путь – купить у тех, кто промышляет этим на промышленной основе. При наличии средств и некоторых связей, определенных знакомств это можно сделать практически в любое время суток. Ассортимент невелик – водка, спирт, самогон. Водка – 500 рублей пол-литра. Спирт в аналогичном объеме – что-то около тысячи рублей. Самогон немного дешевле, чем водка. Все напитки „гуляют“ по зоне в перелитом виде в небьющейся таре, в пластиковых бутылках из-под минералки и пепси. Водка и спирт „затягиваются“ почти всегда по „мусорским“ каналам. Самогон гонят прямо в зоне. Качество всех напитков, мягко говоря, „не очень“. Все зачастую неоднократно „разбодяживается“-разбавляется участниками алкотрафика. Соответственно, „на выходе“ что-то очень невнятное, лишь отдаленно напоминающее истинный продукт.
Второй путь обретения алкоголя на зоне – собственное изготовление. Изготавливают чаще всего брагу. Компоненты простые – сахар, вода, сухофрукты. Брагу „ставят“ и в бараке. Емкости прячутся то под кроватью, то в тумбочке, то в прочих, самых банальных местах или на „промке“. Там все это проще спрятать в путанице подсобок, мастерских, складов. С самогоном сложнее – сама технология его изготовления подразумевает стадию перегонки, а это – лишние улики в виде стремительно распространяющегося запаха, лишние недобрые глаза и масса прочих неудобств. Тем не менее, гонят и его. Чаще всего, на этой самой „промке“.
Еще несколько специфических деталей, связанных с потреблением алкоголя на зоне. Прежде всего, крайне желательно, чтобы всякий, решивший здесь выпить, предупредил заранее об этом („курсанул“, как здесь говорят) „смотруна“ отряда. Для соблюдения, так сказать, общей субординации. Также желательно, чтобы часть напитка (все равно какого – купленного, лично приготовленного, случайно раздобытого и т. д.) была уделена в распоряжение отрядного „блаткомитета“. Наконец, самое главное, принявший решение выпить на зоне должен был непременно быть готов к тому, что среди тех, кто алкоголь этот помогал раздобыть, изготовить, сохранить, поделить – обязательно окажется тот, кто „сольет“ информацию обо всем этом мусорам. Во всяком случае, каждые четыре из пяти случаев потребления спиртного в бараке, что происходили на моих глазах, непременно заканчивались появлением на отряде дежурного по зоне, а то и целого наряда со всеми, так сказать вытекающими последствиями (самое обычное – водворение в изолятор). По большому счету, выпивка на зоне – своеобразный вариант русской рулетки. Можно сказать и по-другому. Всякий, сильно желающий выпить, здесь – непременно выпьет. Только обойдется это очень дорого. Во всех смыслах! Потому и проще, и выгоднее, и разумнее – здесь не пить. Ни с кем! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Значит, да здравствует временное торжество сухого закона и естественная очистка организма от последствий былых общений с „зеленым змием“!
* * *Чем больше мой „стаж несвободы“, тем чаще вспоминаю подробности своего „дела“, детали событий, которые предшествовали суду, сам суд, всю информацию по той же теме, что имела место после суда. В памяти уже давно существуют своего рода папки-файлы с условными наклейками: „следствие“, „суд“, „защита“, „дорогая редакция“, „поведение коллег“. Увы, архив этот уже изрядно смердит, а стремительно растущий объем информации настоятельно требует создания новых отдельных папок, не менее смердящих, не менее омерзительных. Немало фактов, цифр, цитат собрано в папку под условным заголовком „шеф“. Самая зловонная единица хранения этого архива! Систематизируя ее содержание, сделал совершенно неожиданное открытие. Социально-социологически-лингвистического характера. Удивительно, но последние лет двадцать слово „подлец“, такое емкое, такое конкретное, такое точное, практически не употребляется. Слово „подлец“ в обществе вроде бы как победивших либерально-демократических ценностей оказалось не востребованным, не употребляемым, почти забытым. Не потому, что подлецы перевелись, а, наоборот, потому что их стало слишком много, потому что заняли они почти все ступеньки всех возможных общественных лестниц, потому что именно они задают тон, много чего определяют, немало чего насаждают и диктуют. Им самим употреблять это слово не с руки. Соответственно, в их присутствии употреблять слово, самым исчерпывающим образом определяющее их суть, просто неприлично, а в отдельных случаях даже опасно – совсем как прикуривать в сильный ветер на бензоколонке. Впрочем, это эмоции. А слово „подлец“ вспыхнуло в памяти моей огненными буквами-фейерверками, когда вспомнил, как бывший мой шеф, главный редактор и владелец („хозяин“) „Свободной газеты“ на вопрос судьи, знал ли он о переговорах подсудимого, то есть меня, с представителями Министерства продовольствия о рекламно-информационном сотрудничестве, голосом кастрированного вегетарианца еле слышно проблеял: „Не-е-е-т, ни о каких переговорах я не зна-а-а-ал…“
В подобных ситуациях понимаешь, почему в нынешней жизни у атеистов такие крепкие позиции. Ведь в тот момент под говорившим не разверзлась земля, над его головой не грянул гром, да и язык его, проблеявший столь очевидную ложь, в этот момент не отнялся. Между тем, любой и каждый в редакции знает, что всякие переговоры о рекламно-информационном сотрудничестве самостоятельно не проводятся. На них непременно требуется получить предварительное, часто неоднократно самым тщательным образом согласованное „добро“ у „хозяина“. Что-то противоположное, обратное считается грубейшим нарушением внутренней дисциплины, которое расценивается как попытка просто обмануть и обокрасть „любимую редакцию“. За подобное, естественно, сразу наказывали, увольняли. Я, проработавший в „Свободной газете“ десять лет и все это время занимавшийся рекламными проектами, не мог позволить себе проигнорировать подобное правило.
