Павел Кодочигов - Все радости жизни
Юдельсон хотел сказать еще что-то, но в зале захлопали, а «виновник» овации стоял с опущенной головой, слышал, как рядом тяжело дышит Рая, и ему хотелось сказать о том, как помогла она ему, как помогли Кропотин и Иванов, но не мог вымолвить и слова.
На выручку пришел Юдельсон:
— Я рад, что вы меня хорошо поняли, — сказал в зал, — поэтому не будем больше пугать молодого человека, — Он, видимо, кивнул на сына. В зале засмеялись, но аплодировали до тех пор, пока Камаевы не вернулись на место.
Вручение дипломов продолжалось. Председатель экзаменационной комиссии вызывал все новых выпускников, и снова раздавались аплодисменты. Больше всех старался сын, хлопал, не жалея ладоней, громко и долго. Жесткие, шершавые корочки диплома давно нагрелись, а Александр Максимович все сжимал и вертел их в руках и не решался положить в портфель. Теплая волна признательности к людям захлестнула и понесла в прошлое. Кто-кто, а он знал, что ему счастливо удалось избежать самых страшных последствий недуга: когда окружающие относятся к слепому презрительно, на каждом шагу подчеркивают его неумелость или чрезмерно жалеют и заласкивают. В том и другом случае человек становится слабым, инертным, не способным к направленной волевой деятельности.
Бабка Ксения и дед Иван, братья и сестры отца, особенно Наталья и Анна, сметливым крестьянским умом улов или его стремление быть наравне со всеми и не отторгали от семейных дел, а наоборот, взваливали побольше. Дальше его вели по жизни уже другие, но такие же чуткие и отзывчивые люди: Александр Михайлович Козьмин, Николай Александрович Комаров, Петр Алексеевич Сементинов — его первые учителя в Шадринске; престарелая преподавательница немецкого языка Эльза Карловна, приоткрывшая ему дверь в школу зрячих, директор школы Александра Васильевна Лопотышкина, широко ее распахнувшая, верный Санчо Пансо — Колька Кудрявцев — в Нязепетровске; всегда готовые прийти на помощь Миша Хорьков, Игнатий Суханов в Сухом Логу; потом народный судья Василий Андреевич Кропотин, прокурор Георгий Георгиевич Тарасов, заведующая консультацией Милия Ефимовна Шерман. Сколько она вложила в него, и как щедро! В ту пору он вдруг увлекся стихами. Милия Ефимовна то осторожно хвалила, то разносила в пух и прах, а однажды деликатно, как она умела, заметила: «Знаете, Саша, я тоже пишу стихи, однако есть золотое правило: кем хочешь будь, но будь совсем. Вы поняли меня, Саша?» И еще раньше, теперь он понимает, как трудно Милии Ефимовне было сделать такое замечание, сказала: «Саша, у вас очень хорошие волосы, но зачем такая грива над глазами? Вам лучше пойдет, если будете зачесывать волосы назад. Обнажится лоб, лицо станет открытым, располагающим…» Следующее житейское замечание преподнесла так, что он расхохотался: «Саша, что это вы так любите косоворотку, вышитую петухами, курами и прочими фигурами? Адвокату — а вы скоро станете им — больше подходит белая сорочка с галстуком…»
А Петя Борисков! Если бы не он… Душа человек Петя Борисков, в чем-то отчаянный и дерзкий, в другом застенчивый и робкий.
Мир не без добрых людей, правильно, и все же ему повезло особенно. Кажется, судьба сводила с ними по известной лишь одной ей прихоти, и каждый, кто больше, кто меньше, в меру своих сил, возможностей и времени, помогал ему тоже случайно, но во всем этом была и какая-то закономерность. Благосклонная судьба подарила ему и Раю с ее подчас неудержимым стремлением первой прийти на помощь — ему ли, соседям по квартире, прохожему на улице. Поначалу он пытался ее сдерживать… Бесполезно — заложено в характере с пеленок. Рая не только жена, она и друг, и советчик.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Из Москвы Камаев приехал в отличном настроении. Он всегда возвращался из столицы таким — набегается там, настоится в очередях в «Детском мире», покупая подарки для внуков, и будто молодеет. А тут к тому же и доклад прошел хорошо, и совещание было интересным, и одно забавное происшествие, случившееся по пути на работу, немало подзадорило. Пришел он в консультацию веселым и, едва поздоровался, спросил:
— Вы меня видите?
— Видим… — не понимая, в чем дело, ответили адвокаты.
— А могли и не увидеть! Мог я уже и на операционном столе лежать, если не хуже. Один ротозей в люк полез, а ограждение не поставил. Я уже и ногу занес, чтобы ему на плечи свалиться, как слышу: «Туды твою… ослеп, что ли?» Я ногу назад, ему тоже по заслугам воздаю. Он вылезает, от него жаром-наром и перегаром несет, но увидел меня и ласково так: «Товарищ Камаев? Извините, не знал, что вы здесь пойдете». Ну и я растаял от такой вежливости. Поговорили и мирно разошлись, к взаимному удовольствию.
Посмеялись, Александр Максимович с ходу рассказал о московских впечатлениях и новостях — как умолчать об этом? — потом поинтересовался:
— Дело Макаровых изучили, Алла Константиновна?
— Изучила, — вздохнула Агалакова, — и очень хотела поговорить с вами о нем.
— Что, тоже сплошные вопросы?
— Есть, и очень серьезные.
— Ну что же, пока никого нет, давайте все и обсудим.
2.Процесс Макаровых проходил трудно. Ко времени слушания дела жену погибшего, Алтуфьеву, не выписали из родильного дома. Попытки доставить ее в суд хотя бы на короткое время успехом не увенчались, и два дня судебного заседания пошли прахом. Заново процесс начался через десять дней. Опять пришлось допрашивать подсудимых, свидетелей, проводить очные ставки, оглашать и исследовать необходимые для обоснования приговора документы. На это ушло еще полтора дня.
Народный судья Аркадий Яковлевич Лиховид вел дело спокойно и бесстрастно. Голоса не повышал, признания подсудимых не добивался и от свидетелей не требовал точного повторения показаний, данных на предварительном следствии. Всех выслушивал внимательно, не перебивая, и потому казалось, что он ведет процесс медленно, несколько даже вяло. Камаев привык к его манере рассмотрения дел и угадывал скрытую от постороннего взгляда целеустремленность Лиховида, а по тому, каким пунктам обвинения судья уделял особое внимание, на допросы каких свидетелей тратил больше времени, довольно точно определял и возможный приговор. На этот раз Лиховид ввел в заблуждение и его. К концу судебного следствия оснований для осуждения Макарова за кражу ножа и убийство брата было не больше, чем по делу Белозерова, и Александр Максимович готовился просить об оправдании подсудимого по этим пунктам обвинения за недоказанностью состава преступления. У суда же, как казалось ему, было другое мнение, и Камаев никак не мог понять, на чем оно основано.
