Редьярд Киплинг - Немного о себе
Когда сделка была завершена полностью, продавец сказал: «Теперь я могу задать вам один вопрос. Как собираетесь добираться до станции и обратно? Туда почти четыре мили, я заездил две пары лошадей на этом холме». — «Думаю пользоваться вот этой штуковиной», — ответил я со своего места в «Джейн Кейкбред Ланчестер» — кажется, та машина носила такое постыдное имя. — «А! Подобные веши ненадежны!» — ответил он. Несколько лет спустя мы встретились с ним, и он сказал, что знай он то, о чем я догадывался, то запросил бы за дом вдвое больше. Через три года со дня той покупки железнодорожная станция исчезла из нашей жизни. Через семь лет я услышал, как мой шофер сказал человеку, приехавшему на маломощной консервной банке: «Холмы? На лондонской дороге никаких холмов нет».
Дом был не таким, чтобы понравиться слугам при свете свечей или керосиновой лампы. Требовалось электричество, в 1902 году оно представляло собой серьезную проблему. Во время одного из воскресных визитов нам посчастливилось познакомиться с сэром Уильямом Уилкоксом[217], проектировщиком Асуанской плотины[218] — значительного сооружения на Ниле. Отозвав его в сторонку, мы рассказали ему о своем намерении снять колесо со старой мельницы в конце сада и использовать маленький мельничный пруд для вращения турбины. Этого оказалось достаточно! «Плотина? — сказал он. — Вы ничего не смыслите в плотинах и турбинах. Я поеду, посмотрю». В понедельник утром сэр Уильям поехал с нами, осмотрел ручей, мельничный канал и точно предсказал, какую мощность будет развивать турбина — «четыре с половиной лошадиных силы — не больше». Но за состояние ручья назвал меня несколькими египетскими прозвищами, хотя до тех пор я считал ручей живописным. «Берега его сплошь поросли деревьями и кустами. Вырубите их и скосите берега». — «Дайте мне пару феллахских батальонов, и я примусь за дело»[219], — ответил я.
Кроме того, сэр Уильям сказал: «Не протягивайте кабель на столбах. Проложите его под землей». Мы приобрели глубоководный кабель, не выдержавший испытания при напряжении тысяча двести вольт — у нас оно составляло сто десять — и проложили его в траншее длиной в двести с лишним ярдов от мельницы до дома, где он прослужил четверть века. К концу этого времени кабель слегка подпортился, а подшипники турбины стерлись на одну шестнадцатую дюйма. Мы отправили их в почетную отставку — и больше не имели столь верно служащего оборудования.
О деревушке с одной-единственной улицей на холме мы знали только, что жители ее, как явствовало из путеводителей, были потомками контрабандистов и овцекрадов и стали более-менее приобщаться к цивилизации в течение трех последних поколений. Те из них, кто работал у нас в настоящее время, надо полагать, именовался бы «рабочим классом», они забастовали, требуя более высокой платы, чем та, на которую согласились, когда мы принялись за первые серьезные работы. Мой десятник и генеральный подрядчик, вскоре ставший нашим добрым другом, сказал: «Они думают, что приперли вас к стенке. Думают, такая попытка им не повредит.» И не повредила. У меня хватило сообразительности понять, что в большинстве своем они художники и умельцы в работе по камню, дереву, прокладке труб и — что является талантом — эстетическому оформлению участка; изобретательные люди, способные творить чудеса почти из любого материала. Когда началась наша кампания по обеспечению себя электрическим светом, один лондонский подрядчик предложил проложить пятнадцатидюймовую отводящую трубу через податливую с вида мельничную плотину. Привезенная им бригада рабочих наткнулась на старую кирпичную кладку, поддающуюся обработке примерно так же, как обсидиан. Изругавшись весьма крепкими выражениями, они уехали. Но каждый второй человек из «наших» знал, где находится эта кладка, что она представляет собой, и, когда взрывчатка значительно ослабила ее, они спокойно «сотворили чудо», проложив трубу через то, что оставалось.
Лишь однажды они были потрясены, когда мы немного подрыли фундамент мельницы для установки турбины и обнаружили, что она стоит на основании из толстенных вязовых бревен. Бревна с виду казались такими же крепкими, как в то время, когда их укладывали под воду. Однако через час на воздухе они превратились в серебристую пыль, и люди глядели на них в изумлении. Среди этих людей один, почти семидесятилетний в то время, когда мы познакомились, браконьер по семейной традиции и влечению, джентльмен, который, когда возникало желание выпить, что бывало не часто, отлучался и пил в одиночестве, был «ближе к природе», чем целые сборища поэтов. Он стал нашей особой поддержкой и опорой. Как-то мы собирались пересадить липу и горный ильм в сад. Этот человек помалкивал, пока мы не заговорили о том, что нужно привезти специалиста по деревьям из Лондона. «Делайте, как знаете. Я не знаю, как поступил бы на вашем месте» — таков был его комментарий. Из этого мы поняли, что он возьмется за дело сам, когда расположение звезд станет благоприятным. Вскоре он призвал четверых родственников (тоже художников) и отстранил нас от дел. Деревья были аккуратно выкопаны. Он пересадил их с должной заботой о дальнейшем росте в течение двух-трех будущих поколений; укрепил их подпорками вверху и внизу и велел нам не убирать подпорок в течение четырех лет. Все вышло, как он предсказывал. Деревья уже достигли почти сорока футов в высоту и держатся совершенно прямо. Потом он залез на другой разросшийся горный ильм, подрезал его, и дерево до сих пор сохраняет тот изящный свод, который он придал ему. В свои последние годы этот человек — он дожил почти до восьмидесяти пяти лет — вспоминал, как я сейчас, свою прошлую жизнь, и событий в его воспоминаниях хватило бы на много книг, опубликовать которые оказалось бы невозможно. Он рассказывал о давних любовных историях, драках, интригах, анонимных доносах, «написанных теми, кто умел писать», и мстительных заговорах, ведшихся с восточной тщательностью. Говорил о всех разновидностях браконьерства, от покупки Cocculus Indicus[220] для отравления рыбы в прудах, до искусства делать шелковые сети для ловли форели в прудах — в том числе и в моем, одну такую сеть он оставил мне; и о решительных битвах (стрельба находилась под запретом) с жестокими охранниками в лесах лорда Эшбернхема, где можно было подстрелить лань. Его саги бывали разукрашены картинами природы, поскольку он в самом деле знал ее; ночными сценами и рассветами; возвращениями домой украдкой и придумыванием алиби, сидениями голым у камина, пока сохла одежда; о следующих сумерках, под прикрытием которых он крался утолять свою страсть. Его жена после того, как знала нас уже десять лет, ударилась в воспоминания о прошлом с верой в магию, колдовство и приворотные зелья, спрос на которые существовал до середины шестидесятых годов.
