Юрий Безелянский - Знаменитые писатели Запада. 55 портретов
«…Бодлера подозревали в импотенции. Несомненно лишь то, что физическое обладание, столь близкое к сугубо природному удовольствию, и вправду не слишком его интересовало. О женщине он с презрением говорил, что „она в течке и хочет, чтобы ее …“. Что же до собратьев-интеллектуалов, то он утверждал, что „чем больше они отдаются искусству, тем хуже у них с потенцией“, — слова, которые вполне можно истолковать как личное признание Бодлера… Говоря попросту, чувственность преобладает в нем над темпераментом. Опьяненный собственными ощущениями, темпераментный человек полностью забывается; Бодлер же не умеет терять над собой контроль. Сам по себе половой акт вызывает у него ужас именно потому, что он природен, брутален, равно как и потому, что его суть заключается в слиянии с Другим. „Совокупляться — значит стремиться к проникновению в другого, а художник никогда не выходит за пределы самого себя“. Существуют, впрочем, удовольствия, получаемые на расстоянии, когда, например, можно видеть, осязать женское тело или вдыхать его запах. Вероятно, такими удовольствиями Бодлер по большей части и пробавлялся. Соглядатаем и фетишистом он был именно потому, что пороки как бы смягчали в нем любострастие, потому что они позволяли ему обладать вожделенным объектом на расстоянии, так сказать, символически; соглядатай сам ни в чем не участвует; закутавшись по самую шею, он во все глаза смотрит на обнаженное тело, не дотрагиваясь до него, — и вдруг по всему его телу пробегает совершенно непристойная, хотя и сдерживаемая дрожь…»
Прервем цитату и немного переведем дух, ибо для некоторых, возможно, текст Сартра слишком изощрен. Но все же попытаемся его осилить. Итак, дрожь. Но почему? Сартр отвечает: Бодлер «творит зло, и ему это ведомо; ведь, вступая в обладание другим на расстоянии, сам он ему не отдается. В этом смысле не так уж и важно, получал ли Бодлер сексуальное удовлетворение в одиночку (на что кое-кто намекал) или прибегал к тому способу, который с нарочитой грубостью называл: „е…“, поскольку, строго говоря, даже в акте соития он все равно остался бы одиночкой, мастурбатором, умея, в сущности, получать наслаждение только от самого факта прегрешения…»
И далее о Бодлере:
«Множество прочих форм зла: предательство, низость, зависть, насилие, скупость, да мало ли что еще, — все это осталось для него совершенно чуждым. Себе он выбрал роскошный аристократический грех».
Бодлеровский грех — эротика, но эротика именно по-бодлеровски. Его сладострастие — это специфическая смесь созерцания и удовольствия. Любви во всем этом нет, она как бы вынесена за скобки, ибо, как признавался Бодлер: «Любовь раздражает тем, что для этого преступления необходим сообщник».
Какая презрительная надменность по отношению к женщине: сообщник! Следует отметить, что мало кто из поэтов так негативно писал о прекрасном поле, как Бодлер:
«Меня всегда удивляло, как это женщинам дозволено входить в церковь. О чем им толковать с Богом?»
«Вечная Венера (каприз, истерия, фантазия) есть одна из соблазнительных личин Дьявола…»
«Женщина не умеет отделить душу от тела. Она примитивна, как животное. Сатирик объяснил бы это тем, что у нее нет ничего, кроме тела» («Мое обнаженное сердце»).
Тем не менее в своих дневниках Бодлер часто возвращается к теме любви: она его занимала. Она его тяготила. Она его мучила, ибо он мечтал о любви и одновременно страшился ее.
«Любовь хочет выйти за пределы самое себя, слиться со своей жертвой, как победитель с побежденным, но все-таки сохранить преимущества завоевателя».
И где-то в соседней записи:
«Любовь очень похожа на пытку или хирургическую операцию. Но эту мысль можно развить в самом безрадостном духе. Даже если оба возлюбленных как нельзя более полны страсти и взаимного желания, все равно один из двоих окажется равнодушнее и холоднее другого. Он или она, — хирург или палач, а другой — пациент, или жертва. Слышите вздохи, прелюдию к трагедии бесчестья, эти стоны, эти крики, эти хрипы? Кто не издавал их, кто не исторгал их из себя с неудержимой силой? И чем, по-вашему, лучше пытки, чинимые усердными палачами? Эти закатившиеся сомнамбулические глаза, эти мышцы рук и ног, вздувающиеся и каменеющие, словно под воздействием гальванической батареи, — ни опьянение, ни бред, ни опиум в их самых неистовых проявлениях не представят вам столь ужасного, столь поразительного зрелища. А лицо человеческое, созданное, как верил Овидий, чтобы отражать звезды, — это лицо не выражает более ничего, кроме безумной свирепости, или расслабляется, как посмертная маска…»
Ну как вам эта картина страсти? Какими ядовитыми красками она нарисована! Да, страсть искажает лицо, происходят некие низменные метаморфозы — ну и что из того? Страсть — это ведь и полет. Упоение. Высшее наслаждение из всех, что даны человеку создателем. Однако Бодлер видел в любовном слиянии лишь гримасы и стоны. Но это все в теоретических построениях на бумаге. А что было в действительности? В будуаре?..
VI
Как ни презирал Бодлер женщин, без них обойтись он никак не мог. Случайные связи оставим в стороне, обратимся к постоянной подруге поэта, к темпераментной мулатке Жанне Дюваль.
Поначалу связь с содержанкой представлялась Бодлеру вызовом обществу, протестом против мещанской добропорядочности. Чувственный характер отношений с Жанной, ее порочность, склонность к пьянству, вымогательству и к грубым скандалам дополнили переживания, связанные с разочарованием поэта в матери, — так считает Н. Балашов в статье «Легенда и правда о Бодлере».
А вот как излагает биографические вехи Бодлера Георгий Косиков:
«Элегантная внешность и „английские“ манеры молодого человека производили впечатление на женщин, однако Бодлер даже не пытался завязать роман с приличной замужней дамой или хотя бы с опрятной гризеткой. Робость, гипертрофированная саморефлексия, неуверенность в себе как в мужчине заставляли его искать партнершу, по отношению к которой он мог бы чувствовать свое полное превосходство и ничем не смущаться. Такой партнершей стала некая Жанна Дюваль, статистка в одном из парижских театриков. Бодлер сошелся с ней весной 1842 года, и в течение 20 лет она оставалась его постоянной любовницей. Хотя „черная Венера“ (Жанна была квартеронкой) на самом деле не отличалась ни особенной красотой, ни тем более умом или талантом, хотя она проявляла открытое презрение к литературным занятиям Бодлера, постоянно требовала у него денег и изменяла ему при любом удобном случае, ее бесстыдная чувственность устраивала Бодлера и тем самым отчасти примиряла с жизнью; кляня Жанну за ее вздорность, нечуткость и злобность, он все же привязался к ней и, во всяком случае, не бросил в беде: когда весной 1859 года Жанну, питавшую излишнее пристрастие к ликерам и винам, разбил паралич, Бодлер продолжал жить с ней под одной крышей и, вероятно, поддерживал материально вплоть до самой своей смерти».
