Феликс Медведев - Вознесенский. Я тебя никогда не забуду
Думаю, что многие читатели страшно удивятся: как можно вообще задавать такие вопросы? Разве это не очевидно? Конечно, есть форма, и притом яркая. Конечно, стихотворение конкретно, образно и эмоционально. И уж, конечно, отражает современно мышление.
На первый взгляд, эти читатели правы. Все здесь в порядке: есть детали, образы, все не рассказывается, а показывается. Стихотворение написано изобретательно, и как будто эта изобретательность и богатство средств выражения соответствует эмоциональной правде, задаче, подчеркивает происходящую трагедию.
Но есть ли здесь сама трагедия?
Выходит замуж молодость
Не за кого – за что…
Что ж, сказано броско, резко. Но что остается от этих строк? Остается только следующее: замуж надо выходить не за что-то, а за кого-то. В данном случае происходит наоборот. Автору это не нравится. Автор осуждает. Итак, остается… сентенция.
– Постойте, так хорошо написанное стихотворение и вдруг сентенция. Неправда… Смотрите: «себя ломает молодость», «за золотые горы и в серебре виски». Разве это не детали, не образы?
– Образы чего? Детали чего? Какого целого? – спрошу я и вряд ли получу вразумительный ответ на этот вопрос.
Не правда ли странно, что, так часто произнося слово «деталь», можно забыть, что деталь только тогда деталь, когда есть или подразумевается какое-нибудь целое. А целое, вероятно, это все-таки личность автора…
Кто станет всерьез полемизировать с положением: не выходи замуж по расчету – загубишь молодость? Никто. Даже тот, кто так поступает. Здесь, видимо, должна быть важна не сама мысль, а то, из какого опыта она добыта. Но этого в стихотворении нет.
Об авторе пока известно только то, что он противник браков по расчету и умеет об этом говорить красиво. Все остальное – как уже сказано выше – экспрессия. А экспрессия – совсем не чувство, хотя и часто принимается за таковое. Чувство отличается от нее тем, что оно содержательно и определено личностью автора. Разумеется, чувству может быть свойственна и экспрессия. Она усиливает то или другое чувство, но сама по себе оставить след в душе читателя не может. Она оглушает, действует на нервы, но не волнует. Это неподтвержденный темперамент, темперамент, не имеющий оснований.
У Бенедиктова экспрессии было больше, чем у Пушкина…
О принципе не «рассказывать, а показывать». Этот принцип, который так важен в прозе, на мой взгляд, не имеет никакого отношения к поэзии. Есть стихи, где обо всем рассказывается, есть, где все показывается, есть, где не рассказывается, не показывается, а намекается… Есть стихи, представляющие собой изложение мысли или ряда мыслей. Суть не в этом. Суть в том, как воплотить данное чувство, данное отношение так, чтобы поэзия, открывшаяся автору в его чувстве, была выражена наиболее точно и полно. Поэзия не показывается и не рассказывается. Она выражается – так, как того требует в данном случае восприятие автора. Здесь его пока нет.
Личное восприятие поэта, его заинтересованность появляются в следующей строфе:
И ты в прозрачной юбочке,
Юна, бела,
Дрожишь, как будто рюмочка
На краешке стола.
Это действительно талантливая строка, составляющая эмоциональный центр стихотворения.
Здесь действительно что-то почувствовано. За строчками начинает появляться взволнованный голос поэта, человека. Унижение человеческого достоинства, трагедия юного существа, проданного богатому старику – тут есть от чего захолонуть сердцу. Но ведь вначале говорилось не о проданной, а о продавшейся девушке. Неужели это об одной и той же? Странно…
Но, допустим, она действительно выходит замуж за модное манто. Как же это случилось? Может быть, у нее были причины, которые вызовут наше сочувствие и имеют право вызвать участие автора? Трудно себе представить – не те времена, но – допустим.
Однако нам об этом пока ничего не известно и не станет известно до конца стихотворения. Мы знаем, что она и юна и бела, что наряжена (скорее всего злые люди ее так нарядили) в прозрачное платье – напоказ. Жалко ее…
Но, с другой стороны, зато и манто куплено, зато и квартира дадена, зато и пир горой. Сделка честная, полюбовная. Себя ломает молодость… знает за что…
А тогда откуда трагический тон и сочувствие? Что в этой рюмочке? Чай, и душа есть. Что она теряет теперь и что мы в ней теряем? Неизвестно. Может быть, она представляется автору другой, а оказалась такой? Тогда и стихи надо бы писать об этом.
Может быть, в этой строфе замысел стихотворения, которое Вознесенский должен был написать вместо «Свадьбы», а он себя оглушил громом собственной техники? Может быть!.. «Вытащить» стихотворение из себя в том самом виде, в котором ты его почувствовал, – трудно…
Следующая строфа («Улыбочка, как трещинка, играет на губах…»), а также чувствительный конец ничего ни к стихотворению, ни к проблемам, которых оно касается, не добавляет.
Теперь надо ответить на вопросы, поставленные в начале разбора этого стихотворения.
Конкретно ли оно? Нет, расплывчато. Не чувствуется ни конкретный повод (а значит проблема, образ), ни предмет, о котором он пишется.
Образно ли это? Нет, потому что отсутствует автор, его чувство, его заинтересованность.
Эмоционально ли оно? Нет, рассудочно, так как представляет собой попытку поэтической сентенции.
И уж конечно его форма не проявляет современного мышления, так как не проявляет ничего реального.
… Яростно ратуя за свободу творческой личности, модернизм фактически не только крайне жестко ограничивает его, но и вмешивается в святая святых художника, в поиски средств выражения, в творческий процесс.
Под угрозой обвинения в несамостоятельности находится каждый, кто ищет не так, как, по распространенному мнению, должен искать себя самостоятельный и самобытный поэт.
Но если наперед известно, что искать, как искать и даже что при этом найти, то в чем заключается роль художника?
… Я разобрал стихотворение Вознесенского, чтобы показать, что «свод правил», о котором говорилось в начале статьи, сам по себе абсолютно беспредметен и заводит поэта в схоластические дебри; он дает ему иллюзию творчества, отвлекая от настоящего творчества, и иллюзию полного владения формой при абсолютной формальной разболтанности…
«Новый мир», № 3, 1961
Лев АннинскийЭрудиция и поэзия – разные вещиКонец прошлого и начало этого года были для нашей молодой поэзии временем критических комплиментов: одна за другой появились в журналах статьи, где воздавалось должное «поэтическому поколению эпохи спутников», молодых хвалили критики. Молодые печатно признавались в том, что наступает расцвет поэзии. Затем «погода» переменилась, и вот сегодня мы уже видим в критике совсем иную гамму настроений – от сдержанного осуждения до несдержанного обвинения в адрес некоторых молодых поэтов.
