Владимир Некрасов - На крыльях победы
— Бей его! Я этих задержу!
Виктор падает за фрицем, а тот, уверенный, что обманул нас, начинает вновь набирать высоту и подставляет себя под прицел Бродинского, который заходит к нему снизу на большой скорости. Витя открывает огонь в тот момент, когда на него коршуном обрушиваются два «фоккера». Но я не даю им сбить товарища — бью из пулеметов и пушки по ведущему. Снаряды проходят выше вражеской машины, однако «психическая атака» выиграна: «фоккеры» испуганно бросаются вниз, а следом за ними, дымя, переворачиваясь с крыла на крыло, падает их собрат, расстрелянный Бродинским.
Небо очищено. У нас отличное настроение. Я кричу:
— Молодец, Витя! По одному в нашу пользу.
Он что-то отвечает, но из-за разрядов я не слышу его. Веду самолет над железной дорогой. По ней, выбрасывая клубы дыма, паровоз тянет длинный состав с нашими войсками и техникой. Это накапливаются силы для штурма Варшавы.
Мы продолжаем разведочный полет и поворачиваем на юг в направлении Сандомира, выходим к Висле и здесь встречаем кучевые облака. Пользуемся ими как маскировкой. Это помогает нам заметить пару «фоккеров», которые пробираются на нашу территорию по обрезу облачности. Что ж, как говорится, на охотника и зверь бежит.
Я немедленно ухожу в облака, пока нас не заметили фрицы, Витя за мной, и мы спешим наперерез стервятникам. Расчет наш был удивительно точным: выскочив из облаков, мы оказываемся выше и сзади «фоккеров». «Эх, если бы видел «батя», как мы сделали маневр», — мелькает у меня хвастливая мысль, и я иду в атаку. Немецкие летчики уже заметили нас, и завязался бой. Мы длинными очередями разбили строй вражеских машин. Один фашист перед нами, другой сзади. Я подхожу к первому, но тот уходит в облака, а второй атакует Виктора. Я кричу товарищу:
— Уходи под меня!
Однако Виктор портит все дело — он скрывается в облаках, а за ним «фоккер». Мне ничего не остается делать, как последовать за ними. «Фоккер», видя, что я прочно сижу на его хвосте и вот-вот открою огонь, делает резкий поворот и уходит в сторону своей территории. Я отлично вижу его борт и даю очередь, но пулемет выпускает только две пули и замолкает. Пушка тоже молчит. Кончились боеприпасы! Поневоле приходится идти на свой аэродром. Разворачиваю самолет и вызываю Бродинского, но он не откликается. Повторяю вызов — снова молчание. Где же Витя? Или с ним что-нибудь случилось? «Вот тебе и удачный маневр, — издеваюсь я над собой. — Вот тебе и ловкий расчет. Будешь знать, как раньше времени предвкушать успех и хвастаться».
Я выскакиваю опять к Висле, но уже на высоте пятисот метров. Бродинского нигде нет, а у меня такое ощущение, как будто бы на меня кто-то смотрит. Я разворачиваю машину на девяносто градусов с большим креном и вижу, что ко мне снизу подкрадывается «фоккер». Вот так да! Чуть не изжарился, как рябчик!
Бросаю самолет навстречу немцу, но явно в хвост не захожу, чтобы он не догадался, что у меня нет боеприпасов. Начинаем крутиться, все время набираем высоту. Я стараюсь держать такое положение, чтобы ни ему, ни мне, если бы даже у меня были патроны и снаряды, не было смысла открывать огонь. На что я надеялся в этой смертельной игре в кошки-мышки? На то, что зайдем в облака и тут я смогу удрать! Какое постыдное слово! Но оно очень точно передает то, что мне надо было сделать. Идти на таран не было смысла. Так погиб бы и я и только один враг, а ведь я еще собью не одного стервятника.
Вот и облака близко. Еще два-три глубоких виража. В этот момент слышу голос:
— Кто там на «яке»? Я — «Дерево-пять»!
— Я — Некрасов! — отвечаю я открытым текстом.
— Чего ты с ним крутишься? Бей его! — слышу я предложение.
— А каким его дьяволом бить?! — злюсь я.
В тот же миг заработали наши зенитки. Мне стало жарче, чем когда я дрался с немцем без их помощи. Зенитки старались бить по «фоккеру», а снаряды, черт их побери, ложились слишком близко ко мне. Того и гляди, что вот-вот срубят свои же.
Иду на рискованный маневр. Запускаю фрица себе в хвост, он обрадованно пристраивается, и в тот неуловимый момент, когда он должен был открыть по мне прицельный огонь, я меняю положение своей машины. Фриц вошел в азарт. Он из кожи лезет, чтобы снова взять меня на прицел. Так-то я ему и дамся! Теперь мне надо выиграть расстояние. Оно нарастает, и тут уже по-настоящему начинают помогать зенитки. Снаряды рвутся ближе к фрицу. Он теряется от такого резкого изменения положения и пытается уйти вправо. Я оказываюсь позади него. Мой винт у самого хвоста «фоккера».
Немец окончательно сбит с толку. Мы с большой скоростью несемся к земле. «Фоккер» впереди меня и идет с сильным правым скольжением. Я вижу физиономию фашиста, уставившегося на меня. Он в явной панике.
«Можешь читать по себе панихиду, гад», — думаю я и, переводя мотор на малые обороты, отстаю от «фоккера». Убегая от меня, немец был уверен, что я вот-вот открою ему огонь в спину, и не заметил, что земля совсем близко. Уже в ста пятидесяти метрах от земли он пытался быстро перевести самолет в набор высоты, но забыл убрать педаль правой ногой. Самолет резко клюет носом, переваливается через крыло, и... Удар о землю, взрыв, огонь, пыль! Фашист перестал существовать!
Я иду без газа, плавно вывожу самолет, прохожу над самым лесом и только тогда даю газ. Мне совсем не улыбается участь фрица.
И вот я уже на своем аэродроме и стою перед командиром дивизии, который с улыбкой говорит:
— Подтверждаю, что вы вогнали фашиста живьем в землю. Объявляю благодарность!
Я отвечаю по уставу, а сам думаю: «Эх, знали бы вы, товарищ полковник, как я проворонил двух «фоккеров», как хвалился заранее».
Но я, конечно, об этом не говорю и спешу к Виктору, который уже давно дома. Встречает он меня с опущенной головой, а лицо у него так и пылает.
— Почему полез в облака? — набрасываюсь я на него. — Какого черта искал там?
Начинаю объяснять, что быть подо мной ему было бы лучше, что мы были бы вместе, а если я разрешил ему одному бить фрица под Варшавой, то только потому, что я смотрел за ним и был готов в любую минуту прийти на помощь.
— Гонялся за тобой «фоккер» в облаках, а ты от него уходил?
— Да, — кивает Витя. — Извини, я...
— Ладно, — обрываю я его грубовато, чтобы скрыть жалость, и уже спокойнее спрашиваю: — Что нового?
— «Батя» меня отругал, — сообщает еще тише Бродинский. — Бросил, мол, в бою командира.
— Ну, об этом хватит. Скажи, не будешь больше драпать?
— Нет! — горячо восклицает Витя. — Нет, Владимир, нет!
— Верю, знаю, — останавливаю я его и направляюсь к командиру полка, но меня останавливает механик Руднев:
