Александр Ушаков - Лавр Корнилов
В середине мая Керенский выехал в поездку по фронтам. Будучи проездом в Могилеве, он демонстративно не счел нужным встретиться с Алексеевым. 22 мая, без всякого предупреждения, Алексеев был отправлен в отставку. Новым Верховным главнокомандующим был назначен генерал А.А. Брусилов. Он был, несомненно, человеком компетентным и авторитетным, но вместе с тем ловко чувствовал конъюнктуру. На совещании в Петрограде Брусилов быстро понял настрой военного министра и удачно на этом сыграл. На новом посту он не уставал подчеркивать свой «демократизм»: здоровался с солдатами за руку, много говорил о революции и свободе. Между тем развал армии продолжался убыстряющимся темпом.
Такова была ситуация в то время, когда Корнилов вступил в командование 8-й армией. Прошло два месяца после того, как он был отозван с фронта. Корнилов, уставший от своеволия «революционных защитников» Петрограда, возвращался в действующую армию с радостью. Однако здесь ему пришлось столкнуться с похожей картиной: то же самое отсутствие дисциплины, нежелание солдат подчиняться офицерам, политиканство и вражеская пропаганда.
Восьмая армия, одна из четырех армий Юго-Западного фронта, занимала позиции вдоль хребта Карпатских гор. Считалось, что Юго-Западный фронт вообще и восьмая армия в частности сравнительно мало затронуты разложением. Однако уже первые впечатления внушали Корнилову мало оптимизма. Позднее, во время следствия по делу об августовских событиях, он говорил: «Я принял армию в состоянии полного разложения. Благодаря войсковым комитетам, высший командный состав был лишен влияния на войска. Многие генералы и значительная часть командиров полков под давлением комитетов были удалены от занимаемых ими должностей. За исключением немногих частей, братание процветало»{212}.
Более подробный рассказ об этом можно найти в записках капитана (позднее полковника) М.О. Неженцева, занимавшего в ту пору должность в штабе армии. О самом Неженцеве нам предстоит еще говорить отдельно, а пока процитируем его свидетельство: «Знакомство нового командующего с его пехотой началось с того, что построенные части резерва устроили митинг и на все доводы о необходимости наступления указывали на ненужность продолжения “буржуазной” войны, ведомой “милитарщиками”… Когда генерал Корнилов после двухчасовой бесплодной беседы, измученный нравственно и физически, отправился в окопы, здесь ему представилась картина, какую вряд ли мог предвидеть любой воин эпохи.
Мы вошли в систему укреплений, где линии окопов обеих сторон разделялись, или, вернее сказать, были связаны проволочными заграждениями… Появление генерала Корнилова было приветствуемо… группой германских офицеров, нагло рассматривающих командующего русской армией, за ними стояло несколько прусских солдат»{213}.
Корнилов взял у Неженцева бинокль и, поднявшись на бруствер, стал рассматривать окопы противника. На чье-то замечание, что его при этом могут убить, он ответил:
— Я был бы бесконечно счастлив — быть может, хоть это отрезвило бы наших затуманенных солдат и прервало постыдное братание.
На участке соседнего полка Корнилов столкнулся с еще более удивительной сценой. Немецкий военный оркестр громко играл какие-то марши, а вокруг музыкантов столпились русские солдаты. Корнилов приказал передать собравшимся, что, если они немедленно не разойдутся, он прикажет открыть огонь из орудий. Немцы подчинились и отошли к своей линии окопов, а русские солдаты еще долго митинговали, рассуждая о притеснении «контрреволюционными начальниками» их свободы.
Неженцев вспоминал: «Я молчал, но святые слезы на глазах героя глубоко тронули меня. И в эту минуту я мысленно поклялся генералу, что я умру за него, умру за нашу общую Родину. Генерал Корнилов как бы почувствовал это. И, резко повернувшись ко мне, пожал мою руку и отвернулся, как будто устыдившись своей минутной слабости»{214}.
Неженцев стал первым из тех, кто безоговорочно и навсегда поверил в Корнилова. Отношение Корнилова к Неженцеву тоже было особым. Он не был «любимцем» — генерал никогда не позволил бы себе необоснованно вьщелять кого-либо из подчиненных. Неженцев стал для Корнилова «первым апостолом», живым талисманом, символом удачи. Корнилов вообще верил в судьбу и склонен был во всем видеть ее знаки. Только учитывая это, можно понять его пристрастность к Неженцеву, позднее удивлявшую многих.
Именно Неженцев стал инициатором важного начинания, имевшего далеко идущие последствия. 2 мая 1917 года он подал Корнилову рапорт, озаглавленный «Главнейшая причина пассивности нашей армии и меры противодействия ей». В нем предлагалось приступить к созданию ударных отрядов из числа добровольцев, готовых идти на смерть{215}. Они должны были стать примером для остальных, а в конечном счете превратиться в ядро новой армии, очищенной от разложившихся элементов. Неженцев предлагал создать такой отряд под своим началом.
Это предложение нашло поддержку Корнилова, несмотря на то, что штаб армии отнесся к идее с большим скепсисом. Неженцеву было разрешено вербовать в запасных полках солдат и младших офицеров. Он получил также право подобрать для укрепления отряда шестерых офицеров-фронтовиков на должности командиров рот. Уже к середине мая был сформирован батальон, шефство над которым в торжественной обстановке принял Корнилов.
Последнее обстоятельство заслуживает особого внимания. Сама практика шефства, то есть присвоения воинской части или соединению имени здравствующего лица, была широко распространена в императорской России. В большинстве случаев в роли «шефа» тогда выступали члены царствующей фамилии, и по этой причине шефство исчезло со времени революции. Возрождение его было показательным, и совсем уж необычно выглядело присвоение батальону имени одного из многих командующих армиями. Это означало, что для некоторых его подчиненных Корнилов стал больше чем командиром. Он превращался в вождя со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и для него самого.
Присвоение 1-му ударному батальону имени Корнилова было с подозрением встречено в штабе фронта. Но сама идея формирования добровольческих частей нашла своих подражателей. Примерно в это же время полковник В.К. Манакин представил Брусилову план формирования «революционных батальонов из волонтеров тыла». Эта инициатива получила одобрение, и уже в июле во всех крупных городах страны началась запись добровольцев в «батальоны смерти». В короткий срок создание ударных частей приобрело характер эпидемии. Помимо вновь формируемых батальонов, в ударники записывались уже существующие полки, дивизии и даже корпуса. Началось создание женских батальонов.
