Наталья Решетовская - В споре со временем
Не пришли мне Саня такого ультимативного письма, потянись бы между нами переписка, может быть, всё произошло бы совсем-совсем иначе… На этом наша переписка с Саней снова оборвалась.
И почти тотчас же к Сане пришла болезнь. Перебегающие боли в области желудка. Аппетита нет. Всё больше худеет. То ли гастрит, то ли язва. Николай Иванович пытается его лечить, но всё бесполезно. Нужны анализы, нужны врачи-специалисты.
Ему разрешают выехать в Джамбул, областной центр, для консультации с врачами.
Настроение у Сани подавленное. И он пишет одной моей подруге, тогда одинокой, с которой некоторое время до этого начал переписываться. Он горячо просит её в случае его смерти приехать сюда, в Кок-Терек, и распорядиться остатками его имущества. (Под «имуществом» он подразумевал свои произведения).
В Джамбуле Саня прошёл все анализы. Сделан ему рентген. Нет, это — не язва и вообще не желудочное заболевание. Это — опухоль величиной с большой кулак, которая выросла из задней стенки брюшной полости. Она давит на желудок и вызывает боли. Очень может быть, что опухоль эта, увы… злокачественная.
Связана ли она с той, которую ему удалили в Экибастузе? Но та опухоль до последнего момента ещё сохраняла подвижность, и врачи были уверены, что она не дала метастазов. А может быть, всё-таки… дала?..
Одни врачи склонны думать, что это метастаз старой опухоли: совпадает и период роста опухоли и лимфатические пути распространения метастаза. Другие считают, что эта опухоль — самостоятельная, малорастущая, даже застарелая и вовсе не злокачественная. Кому же верить? Во всяком случае, надо быть готовым к худшему!
В Джамбуле он услышал об иссык-кульском корне. Ему удалось его немного достать. Попробует попринимать…
Первые дни после возвращения из Джамбула, в начале декабря, Саня чувствует себя хорошо. Вернулся аппетит. Но он не тешит себя иллюзиями. Смерть кажется ему почти что неизбежной. Утешение он видит в том, что не верит в полноту нашей смерти: «какая-то духовная субстанция остаётся».
В Джамбуле ему дали направление в Ташкентский онкологический диспансер. Пожалуй, придётся съездить туда на зимние каникулы! Но на что соглашаться: на операцию ли, на рентгено — или радиотерапию? Или, вернее… иссык-кульский корешок?..
Разрешение на выезд в Ташкент получено. Состояние — приличное. Снова пьёт Саня иссык-куль. С ним он и едет в канун Нового 54-го года в Ташкент.
Ташкент. На следующий день — на приёме в онкодиспансере. Врач считает, что это — метастаз. Операция — маловероятна. Нужна рентгенотерапия. И она даёт направление в «лучевое» отделение клиники.
На следующий день, 4 января, Саню положили в клинику — больница ТашМИ,[3] 13-й корпус.
Уже через день расчертили Сане живот на четыре квадрата и стали их по очереди облучать. Через день, а потом и каждый день. Одновременно ему стали давать какие-то таблетки.
Заведующая лучевым отделением Лидия Александровна Дунаева, лечащий врач Ирина Емельяновна Мейке уверяют Солженицына, что рентгеном разрушат ему опухоль, а таблетки — в помощь!..
Полтора месяца пробыл Саня в онкодиспансере. 55 сеансов рентгена. 12000 эр. Опухоль, хоть и не до конца, но в значительной степени разрушена. Ему велено приехать сюда снова к 1-му июня. Это уже неплохой признак, иным велят явиться через месяц и даже через две недели. А всё-таки не оставляет сомнение: возвращена ему жизнь или только поманили ею? Отпраздновал свой выход из 13-го корпуса походом в театр на балет Дриго «Эсмеральда».
Съездив в горы, к старику Кременцову, за иссык-кульским корнем и получив его пригоршню, Саня возвращается в свой Кок-Терек совсем в другом настроении, чем уезжал. Тогда была маленькая надежда, а сейчас он ощущает возврат к жизни. Совсем ничего не болит. Вот счастье-то! Надолго ли?.. Корень тем временем настаивается. Скоро начнёт его пить. Рентген рентгеном, а корень — корнем.
В одном из своих писем к маме Саня попросил её прислать ему свою фотографию. Жалел, что нет у него фотографий его родителей. Писал, что у него «как у старика — появилось бережное отношение к прошлому, ни частицы не хочется потерять из него».
Тогда было бережное. А… сейчас? А сейчас у Солженицына вообще нет прошлого. «Я всё забыл, что тебе писал!» — услышала я от него в конце 70-го года. «Ты была моим воображаемым образом!» «Понимаешь? В письмах я преувеличивал!..»
Перевалив через зенит своей жизни, Солженицын не приобрёл ту дальнозоркость старости, которая помогает нам не замечать морщин на лицах тех, кто стареет вместе с нами, сглаживает их. Ту спасительную дальнозоркость, которая помогает видеть в прошлом самое большое и самое главное и уже не даёт рассмотреть мелкие досадные факты своей жизни, мелкие проступки свои и других.
Солженицын с годами становится, напротив, всё более близоруким. Роясь в своей прошлой жизни, выкапывая из своей памяти мелкие факты, он рассматривает их в лупу, а на большое, на главное смотрит в перевернутый бинокль. Большое уменьшено, малое увеличено. Масштабы смещены. Порядок величин, говоря математическим языком, спутан.
То, что я говорю, относится к оценкам поступков когда-то близких Солженицыну людей и его собственных — по отношению к ним. Распространяется ли это на большее, я не берусь судить. Един ли Солженицын в себе самом или он стал походить на широко развёрстые ножницы?..
* * *В то время, когда Александр Солженицын успешно лечился в Ташкентском онкодиспансере, его когда-то самый близкий друг, Николай Виткевич, освободившись, приехал в Ростов. В том лагере, где он кончал срок, были «зачёты». Потому он отсидел не 10 лет, полученных по приговору Военного трибунала, а немногим менее 9-ти. В Ростове его не прописывают и он поселяется в Таганроге.
В конце марта 54-го года я получила от Николая письмо. Он писал, что «целиком поглощён поисками работы». Трудности, с которыми он встретился на первых порах, возвратившись домой, его не пугают. Ведь он «уже прошёл огонь, воду, медные трубы и чёртовы зубы». А потом у него есть заботливые мама и бабушка.
Когда я увиделась с Николаем летом следующего, 55-го года, он уже жил в Ростове. Штатной работы у него в то время не было. Эмиль Мазин обеспечивал его «двоечниками» по математике, которых Николай с успехом репетировал, даже приобретя на этом поприще определённую славу.
Оживлённой переписки, как в былое время, у нас с Николаем не получилось, но время от времени мы перебрасывались письмами.
Николай охотно прокомментировал бы какой-нибудь мой химический доклад или лекцию. «Я отвечу своим впечатлением, задам два-три наивных вопроса и ты сможешь судить, погиб ли я для химии окончательно или ещё сохранилась надежда?» — шутит он.
