Павел Басинский - Горький
— А, чтоб те розорвало! Чего на пути легла? Бесстыжа рожа, оголилась как, — тьфу!
Женщина и не пошевелилась, даже не открыла глаз, только губы ее чуть дрогнули, а парень потянулся вверх, поставил кружку на палубу, положил и другую руку на грудь женщины и крепко сказал:
— Что, Яким Петров, завидно? Ну, айда, беда, мимо! Не зарься, не страдай зря-то! Не твоему зубу сахар есть…
Приподняв лапы и снова опустив их на грудь женщины, победно добавил:
— Всю Россию выкормим!»
Скорее всего протрезвевший парень захочет избавиться от бесстыжей бабенки в первом же волжском городе, в той же Астрахани. И хотя он обещает ей дома вместе «развернуть дела», в это плохо верится. Разворачивать дела он будет не с ней. А сейчас он пьян, полон удальства, он «озорничает».
Только озорство Васьки Буслаева носит, так сказать, онтологический характер, а в очерке «Едут…» показана просто сцена из грубой жизни рыбаков. Но и в первом, и во втором образе есть одна общая направляющая. Образы эти хороши лишь во внерелигиозном и — больше того — вненравственном освещении.
«По ту сторону добра и зла». По ту сторону морали. Может быть, одним из самых главных противоречий Горького было противоречие между поэтом и философом.
«…в пустыне, увы, не безлюдной»
После Казани Пешков побывал в Красновидове, окрестных деревнях, дрался с мужиками, которые подожгли лавку народника Ромася, затем батрачил у тех же богатых мужиков. Когда батрачить надоело, через Самару на барже отправился на Каспийское море и работал на рыбном промысле Кабанкул-бай. По окончании путины он пешком через Моздокские степи пришел в Царицын. Устроился работать на станции Волжская Грязе-Царицынской железной дороги, затем — сторожем на станции Добринка. Познакомился с Евгением Чириковым. Перевелся в Борисоглебск. Еще раз перевелся — на станцию Крутая. Все это время продолжал Пешков пропагандировать и участвовать в кружках самообразования, за что вновь удостоился полицейского наблюдения.
Именно в этот период Пешков проходит искус «толстовства», которым в свое время переболели крупные писатели: Чехов, Бунин, Леонид Андреев и другие. На станции Крутая с телеграфистами Д. С. Юриным, И. В. Ярославцевым и дочерью начальника станции М. 3. Басаргиной он решил организовать «земледельческую колонию» и, видимо, как наиболее настырный, был отправлен к самому Льву Толстому просить у него кусок земли. Ехал он в основном «зайцем» на тормозных площадках вагонов, а больше шел пешком, оправдывая свою фамилию. Побывал в Донской области, в Тамбовской, в Рязанской. Так и дошел до Москвы.
Однако прежде посетил Ясную Поляну в надежде найти там Толстого. Но его там не было, он уехал в Москву. И в Москве, в Хамовниках, Толстого не оказалось. По словам Софьи Андреевны, он ушел в Троице-Сергиеву лавру. Что такое наговорил жене великого писателя никому не известный в Москве Пешков, но Софья Андреевна, хотя и встретила долговязого просителя ласково и даже угостила кофеем с булкой, как бы между прочим заметила, что к Льву Николаевичу «шляется» очень много «темных бездельников» и что Россия вообще «изобилует бездельниками».
Пешков расстроился и ушел.
Но перед этим не своей рукой (опасаясь слабой грамотности) Алексей написал письмо Толстому. Письмо поражает своей дремучей провинциальной наивностью. И в то же время трогает, ибо за этим письмом стоит не только он, а целая группа растерянных молодых людей, одуревших от уездной тоскливой и бессмысленной жизни, с жарой, холодом, завыванием вьюги в степи и однообразным свистом сусликов, беспробудным пьянством и бесконечными сплетнями — скуки, от которой хочется повеситься и которая способна сделать из людей грязных, завистливых и беспощадных циников. Вспомним горьковский рассказ «Скуки ради», где именно от скуки, ради развлечения, работники станции доводят Арину до самоубийства. А молодые люди одержимы жаждой деятельности. Они хватаются за Толстого, как за соломинку. Молодым людям невдомек, что таких, как они, по России великое множество. И все они своими просьбами уже порядком надоели Толстому. А его жене еще больше.
«25 апреля 1889, Москва.
Лев Николаевич!
Я был у Вас в Ясной Поляне и Москве; мне сказали, что Вы хвораете и не можете принять.
Порешил написать Вам письмо. Дело вот в чем: несколько человек, служащих на Г<рязе>-Ц<арицынской> ж<елез-ной> д<ороге>, — в том числе и пишущий к Вам, — увлеченные идеей самостоятельного, личного труда и жизнью в деревне, порешили заняться хлебопашеством. Но, хотя все мы и получаем жалованье — рублей по 30-ти в месяц, средним числом, — личные наши сбережения ничтожны, и нужно очень долго ждать, когда они возрастут до суммы, необходимой на обзаведение хозяйством.
И вот мы решили прибегнуть к Вашей помощи, у Вас много земли, которая, говорят, не обрабатывается. Мы просим Вас дать нам кусок этой земли.
Затем: кроме помощи чисто материальной, мы надеемся на помощь нравственную, на Ваши советы и указания, которые бы облегчили нам успешное достижение цели, а также и на то, что Вы не откажете нам дать книги: „Исповедь“, „Моя вера“ и прочие, не допущенные в продажу.
Мы надеемся, что, какой бы ни показалась Вам наша попытка — достойной ли Вашего внимания и поддержки или же пустой и сумасбродной, — Вы не откажетесь ответить нам. Это немного отнимет у Вас время. Если Вам угодно ближе познакомиться с нами и с тем, что нами сделано к осуществлению нашей попытки, двое или один из нас могут прийти к Вам. Надеемся на Вашу помощь.
От лиц всех — нижегородский мещанин
Алексей Максимов Пешков».
Итак, он «всего лишь» просил у Толстого земли и денег на первичное обустройство на его же графской земле. Еще просил, чтобы снабдил их книгами, которые запрещены к распространению и за которые, в частности, графа через несколько лет отлучат от Церкви (последней каплей станет его роман «Воскресение»). Наконец, он просил хотя бы ответить им письмом («это немного отнимет у Вас время»), не понимая, что подобных «хотя бы ответов» ждали от писателя слишком многие.
Например, ждала ответа от Льва Толстого гимназисточка из богатой киевской семьи — Лидочка, будущая жена философа Николая Бердяева. Ей казалось безнравственным жить в роскоши и процветании, когда страдает народ, и она решила уйти из семьи и пойти учиться на акушерские курсы. Тогда многие девушки рвались на акушерские курсы. Толстой ответил Лидочке, что делать добро можно в своей социальной среде, для этого вовсе не обязательно убегать от родителей. Лидочке этого показалось мало. Она написала графу еще одно письмо, на которое Толстой не ответил.
