Григорий Бакланов - Июль 41 года
Из дома выскочили несколько бойцов и побежали, пригнувшись. Один обернулся, с колена выстрелил из винтовки. Немцы все так же двигались вперед в сплошном рокоте моторов. У переднего на руле брызнул красный огонь пулемета. Боец упал. Он лежал поперек дороги, проступая из тумана. Мотоциклы один за другим, не сворачивая, переезжали через него, и у каждого подскакивало на нем колесо коляски, и немец, сидевший в ней, переваливался. Из домов, из дворов, из-за куч щебня выскакивали бойцы, вспугнутые треском мотоциклов, перебегая, скрывались в тумане. Бежали те самые бойцы, от которых вчера бежали немцы.
Гончаров с жадностью смотрел, как едут немцы, и не мог оторваться. И что-то подымалось в нем, как озноб. Уже посвистывали пули, несколько со звоном ударилось в щит. Он оглянулся. За щитом орудия, напряженные, согнутые, ждали огневики, ствол орудия, косо перемещаясь, сопровождал мотоциклистов. В стороне, лежа грудью на холодном бруствере, разведчик целился из ручного пулемета и ладонью отирал слезящийся глаз.
- Огонь! - крикнул Гончаров, махнув рукой.
Грохнуло. Воздух толкнулся в уши. Передний мотоциклист на всем ходу, как в куст, врезался в разрыв снаряда, вставший перед ним.
Четырехорудийная батарея с близкого расстояния била в упор, накрыв сразу и голову и хвост колонны. Земля взлетала из-под колес, и там, во все еще продолжавшемся движении, в коротких всплесках огня, мотоциклы словно проваливались в пустоту, и новые влетали на их место, и все это стремительно мчалось, мелькало, неслось, не выскакивая за рубеж, положенный первым разрывом.
Гончаров выхватил у разведчика ручной пулемет, перепрыгнув через бруствер, побежал вперед, разряжая себя криком.
- Ура-а-а!
Туда, в неосевшую пыль и дым, где шевелилось посреди дороги, выкарабкивалось из-под обломков что-то единое, еще живое, всаживал он на бегу трассы пуль, и он бежал за ними, крича. В первого выскочившего из пыли немца он выстрелил в упор, и тут, набежав, обогнали его бойцы, впереди замелькали спины в гимнастерках.
Все было стремительно кончено. По улице, подгоняя прикладами, гнали немцев, и они бежали, некоторые с поднятыми руками, озираясь. Среди разбитых и целых брошенных мотоциклов сновали бойцы, разбирая трофеи, у многих на плечах уже болтались захваченные немецкие автоматы. И тут из кювета, перевалившись колесом через снарядную воронку, на глазах у всех, стоило только винтовку скинуть с плеча, выполз при общей растерянности и, разгоняясь, набрав скорость, умчался мотоциклист, сопровождаемый улюлюканьем, взглядами пленных и криками: "Стреляй! Ребята! Немец! Стреляй!.." Несколько запоздалых выстрелов ударило вслед, но мотоцикл с высоко подпрыгивающей пустой коляской скрылся уже за церковью.
Согнанных на край пепелища немцев построили, Гончаров шел, заглядывая в лица. Полчаса назад, в стальных касках, верхом на мотоциклах, с широко расставленными по рулю руками, все они казались крупней, больше. Сейчас перед ним стояли мальчишки, многие раненые, один плакал, размазывая по лицу слезы а кровь. Но Гончаров только что видел, как они ехали. Через пепелище, по телам убитых, не сворачивая, уверенные в своих силе и праве. Вот так же, не поколебавшись, они проехали бы через него, через каждого, через весь мир.
Кончилось время раздумий. На войне убеждает пуля. Гончаров шел вдоль строя пленных, и не было среди них невиновных, не было жалости ни к одному.
ГЛАВА XIV
На выезде из деревни машину Шалаева задержали. Широкоскулый,, приземистый сержант в обмотках, с каменными желваками и каменной складкой меж бровей, обняв сгибом локтя винтовку за ствол, долго читал документы, помаргивая белыми ресницами. Отрывая строгий взгляд, чтобы сличить фотокарточку, и снова читал. Прежде чем вернуть, заглянул внутрь машины и, захлопывая дверцу, все еще как бы не удостоверившись до конца, зачем-то оглядел еще и скаты. Но тут подошел лейтенант, узнал Шалаева в лицо и, возвращая удостоверение, козырнул.
- Простите, товарищ батальонный комиссар,- сказал он, извиняясь улыбкой,- приказано проверять документы у всех.
И зачем-то оглянувшись, наклонился к дверце, снизил голос:
- На участке двести восемьдесят первой дивизии слух прошел: немцы десант выбросали. Если срочной необходимости нет, может, не ездили бы, пока выяснится?..
Шалаеву вдруг расхотелось ехать. Но именно потому, что ему расхотелось, а шофер, товарищ Петров, глядя на него сбоку, ждал, как ждут судьбы, Шалаев остался непоколебим. И, вымещая на другом то, что на себе не вымещают, он пальцем поманил лейтенанта. Взявшись обеими руками за опущенное стекло, тот охотно всунулся в окошко.
- Старшим, лейтенант, когда полагается советовать? - спросил Шалаев почти ласково.- Когда спрашивают совета или по собственной инициативе?
Пальцы лейтенанта отлипли от стекла:
- Ясно, товарищ батальонный комиссар. Выпрямившись, с опущенными ресницами, он сдержанно взял под козырек. Машина тронулась, оставив позади себя отдалявшихся сержанта и лейтенанта. Сквозь пыль они смотрели ей вслед.
Неприятный осадок после вчерашнего, нехорошее что-то подымалось в Шалаеве со дна души. Вспомнит - и начинает мутить. Так бывает наутро после сильного перепоя, когда все, что говорил и делал, вспоминать стыдно зажмуришься только да закряхтишь. И гнетет предчувствие всеобщей беды. Но так же, как после водки наутро лекарство одно - водка же, так и Шалаев не колеблясь направил мысль вслед вчерашнему гневу, и гнев вытеснил стыд.
- Смотрите, товарищ майор,- сказал шофер,- пушки куда у них развернуты.
Шалаев нахмурился, но тут необычный вид пушек отвлек его. Слева в хлебах по всему косогору легкие пушки были развернуты не к фронту, а смотрели на дорогу нацеленными дулами, как бы провожая движущуюся по ней машину. И вдруг странно пустынной показалась Шалаеву дорога впереди. Ни по сторонам ее в хлебах, ни впереди ни души не было видно. Такой пустынной и настороженной земля бывает только у переднего края, где все скрыто, но отовсюду смотрят глаза и замаскированные дула.
В сущности, Шалаев мог бы не ехать. Но после вчерашнего ему тяжело было находиться рядом с командиром корпуса и Бровальским.
- Порядочки в двести восемьдесят первой! - сказал он с особенным удовольствием, потому что это была дивизия Тройникова, а он не забыл Тройникову, что произошло между ними на совете.
Тем временем шофер, пригнувшись к рулю, выворачивая шею, пытался сквозь ветровое стекло что-то разглядеть в небе, не выпуская дорогу из глаз. Из-за верхнего края ветрового стекла в поле зрения выскочили два "хейнкеля", удаляясь. Они обронили бомбы над артиллерийскими позициями, и из желтого поля впереди один за другим взлетели три черных взрыва. Шофер сбоку беспокойно взглянул на Шалаева, но тот, не отвлекаясь, смотрел перед собой в стекдо. Чем нерешительней чувствовал он себя в душе, тем тверже и раздраженней было его лицо.
