Брет Уиттер - Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью
— Пожалуйста, разложите вот эту группу фотографий, а я выберу.
Они начинали рассматривать изображения, задавать вопросы.
— Давайте дальше, — говорила тогда я, надеюсь хотя бы с оттенком вежливости.
На это занятие ушли целые недели. Я перебирала воспоминания. Переводила на бумагу оцифрованное прошлое. Продувала картриджи с чернилами.
— Господи, бесконечный какой-то год! — восклицала Нэнси, перебирая снимки 1997 года, когда родилась Марина.
Точно! У первенца Марины фотографий были целые пачки, но с каждым новым ребенком их число ощутимо уменьшалось. Тогда я стала следить за тем, чтобы на каждого приходилось примерно одинаковое количество изображений.
Наконец мы закончили. Фотографии были готовы к обрамлению и переплету, я точно знала, чего хочу: черный фон, изящно выложенные на нем снимки, каждый с датой и подписью.
Я кинула клич в поисках скрапбукера. Такого, который обойдется с сокровищами моих детей, как со своими собственными. Кто-то из знакомых порекомендовал женщину по имени Кэрол.
Тут надо кое-что пояснить: дело в том, что в Америке существует целая индустрия скрапбукинга. Есть огромные, размером со стадион, магазины вроде «Майкла», где можно найти все, что душа пожелает: сотни сортов бумаги, бордюрчики, фигурки, специальные ножницы. Там можно часами бродить по рядам, заваленным самыми замысловатыми наклейками с изображениями чего хотите: от амбаров и пчел до небоскребов и морских пейзажей.
Короче, там есть ВСЕ.
Потому что особая гордость скрапбукеров — это тематические страницы. И фоны к ним. И рисунки.
Все это я поняла, когда меня посетила Кэрол с образцами своих работ. Моя подруга Мисси пришла, чтобы помочь мне говорить с ней, поскольку моя речь была уже замедленной. Я все время дергала Мисси, чтобы она сказала, что мне нужно все просто и изысканно.
Кэрол оказалась милейшей дамой лет шестидесяти, фанатично преданной скрапбукингу. И, по ее мнению, чем обильнее декорирована страница, тем лучше!
Она показала тематическую страницу с фотографией ребенка в черно-желтом костюмчике шмеля в центре. Фоном служила бумага в черную и желтую полоску. Сам снимок окружал волнистый бордюрчик черного и желтого цвета, и все это в окружении наклеек с пчелками. Найти на этой странице ребенка было сложно.
Образцовая страница с Четвертым июля была еще хуже. Толпы народу, все в красном, синем и белом, с бордюрчиками красного, синего и белого цвета, в окружении фейерверков и бессчетных звездно-полосатых флагов.
У меня от одного взгляда на всю эту красоту начала побаливать голова. Наши с Кэрол понятия о стиле разнились, как Энди Уорхол и Моне. Причем я была Моне.
— Красота в самих фотографиях, — сказала я. — Мне нужны простые черные страницы, центром которых будут снимки.
Ее, похоже, обуял ужас.
— Совсем не цветные?
И тут я огорошила ее следующим драконовым вердиктом:
— Я запрещаю вам даже подходить к «Майклу».
Я сказала, что мне не нужно ни одного дурацкого флажка и ни одной пчелки в моих альбомах.
Краска отхлынула с ее лица.
— Но я никогда так не делала, — сказала она. — Может, хотя бы какую-нибудь мелочь? И она вытащила лист оранжевой бумаги с отпечатанными на ней черными паутинками. — Для странички с Хеллоуин, а?
Реорганизовать дизайнерское мышление Кэрол оказалось непростой задачей. Так почему же я не простилась с ней в ту же минуту?
Потому, что я кое-что в ней увидела: то, как она с придыханием говорила о своих внуках, как разглядывала фото моих детей, охая и ахая над каждым.
Я поняла, что она обойдется с ними как с настоящим сокровищем, как они того и заслуживают.
Несколько часов спустя, после вводной инструкции от Мисси, Кэрол покинула наш дом с детством Уэсли и Обри под мышкой.
Несколько месяцев спустя (я за это время съездила в Венгрию и в круиз с сестрой и уже занималась постройкой хижины на заднем дворе; Кэрол сделали операцию) она мне позвонила. Сказала, что хочет показать готовые альбомы мальчиков и забрать фото Марины.
Мы назначили встречу. В последующие дни Стеф помогала мне с подготовкой последних Марининых фото. Вот тут я поняла, что пропахала все предыдущие месяцы без всяких эмоций. Я наложила запрет на охи и ахи, но и чувствовать себе не позволяла.
И вот передо мной был мой первый ребенок. Два дня от роду. Два месяца. Два года. Такая милая, радостная. Совсем не похожая на себя сегодняшнюю, но совершенно такая же.
— Эта процедура меня убивает, — сказала я, но язык мой так заплетался, что Стеф меня не поняла.
— Извини. Что ты сказала? Умиляет?
— Ничего.
Пришла Кэрол. Мы сидели в хижине. Она нервничала, не зная, как я, с моими капризами, оценю ее работу. Она даже вспотела немного.
— Сегодня утром я позвонила дочери и попросила ее пожелать мне удачи! — с нервным смешком призналась Кэрол.
Просто удивительно, сколько страху может нагнать на людей женщина в инвалидной коляске, высохшая так, что от нее осталось каких-то девяносто пять фунтов!
Но я знаю, чего боялась Кэрол: она боялась меня подвести.
Из своей сумки-батона она достала несколько десятков готовых страниц. На каждой были аккуратно закреплены мои оригинальные фотографии. Подписи к ним были сделаны разными почерками помогавших ей людей, что меня особенно умилило.
Все страницы были черные с небольшими добавлениями цвета — каждый снимок Кэрол обвела тонкой цветной рамочкой. Это выгодно подчеркивало общую гамму, а не перебивало ее. И снабдила ярлычком из изящно вырезанных букв.
Страницы были великолепны!
— Мне очень нравится, — сказала я.
Кэрол вздохнула:
— Какое облегчение.
Теперь до конца своих дней буду просматривать готовые альбомы, любоваться законченной работой, а не рыться в залежах фотографий.
Я заново проживу детство моих детей, как, надеюсь, сделают когда-нибудь и они сами. И еще я надеюсь, что тогда они увидят, какие они прекрасные люди.
И как сильно любила их мать.
Вонючий огурец
В понедельник, одиннадцатого июня, через два дня после «Мангового безумия», я впервые попросила мужа подтереть меня.
В тот же день я получила предложение опубликовать мою книгу.
Такая вот жизнь. Непредсказуемая и смешная.
Как обычно, я выпустила свой вонючий огурец и вдруг поняла, что не могу больше завести руку за спину и проделать необходимую операцию с точностью самонаводящейся торпеды. Моя правая рука, еще действующая, не повиновалась мне под таким углом. Пальцы скрючились и уже не могли разравнивать квадратики туалетной бумаги.
Джон! На помощь!
Бедный Джон. Мы оба знали, что этот день придет, и потому заранее составили протокол.
— Если мне не придется на них смотреть, то я справлюсь, — сказал Джон. — Так что сначала смывай, потом зови.
— Пора.
Я смыла, и он вошел.
Я раскорячилась, а он наклонил меня вперед так, что едва не поставил на голову.
— Извини, — выдавил он, стараясь не дышать.
Он тер, тер и тер. Мне даже пришлось рявкнуть:
— Хватит! Оставь в покое мою задницу.
В такой момент, как этот, можно и отчаяться. Но я поклялась не иметь с отчаянием ничего общего. К тому же у нас были дела поинтереснее. Например, проверить мою электронную почту.
Я не переставала писать с тех пор, как мне поставили диагноз. Вообще-то, я пишу всю жизнь, но после диагноза пишу в основном о себе: о своих победах и поражениях, о стремлении жить счастливо и умереть с радостью. Я пишу историю своей жизни, на которую смотрю сквозь призму одного потрясающего года.
На Рождество «Палм-Бич пост» опубликовала мою статью о поездке на Юкон с Нэнси. В мае — статью о поездке в Венгрию с Джоном. За всю журналистскую карьеру я не получала столько откликов. Люди писали, чтобы поддержать меня. Кто-то написал, что не плакал семнадцать лет и вот, читая о моих путешествиях, пустил слезу.
Бедный Джон. Женщин просто прорвало от его фразы в моей венгерской статье: «Никакая ты не обуза. Всё — это самое меньшее, что я могу для тебя сделать».
— Но ведь это правда, — грустно сказал он.
Потом, как обычно, все улеглось. Я вернулась к своим друзьям и хижине, планированию поездок и снисходительному подтруниванию над подростковой драмой Марины.
И вдруг позвонил коллега и старый знакомый Чарльз Пасси. Ему понравились мои статьи, и он захотел упомянуть их в своем блоге в «Уолл-стрит джорнал». Это был даже не печатный материал, а просто сетевая заметка на веб-сайте газеты.
Я попросила его упомянуть и о том, что я надеюсь опубликовать книгу, которую сейчас пишу.
На следующий день мне позвонил агент. Он услышал о блоге от друга, который услышал от своего друга… ну, в общем, вы представляете.
