Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
Вчера у Пономарева был день рожденья: 81 год. Так как Загладин в Туркмении на съезде, говорить пришлось мне (в присутствии группы избранных). Говорил красиво (потом все меня поздравляли: «в ударе», «содержание и форма»), но накануне мне было очень неловко — лицемерие неизбежно. Оценки его достоинств и качеств, тех, которые у него есть, нейтрализуются ведь другими его свойствами и чертами, а об этом не скажешь. Он был растроган. Опять вспоминал свою большевистскую юность, но обратил внимание и на мой заход о нынешнем новом этапе — что нам. Отделу (и ему лично подразумевается) не надо было ломать себя, чтобы вписаться в новый стиль работ. И это, пожалуй, правда: критику у нас не гнали, ценили собственное мнение, а не поддакивание, свобода слова и дискуссий — хоть куда, инициатива всегда поощрялась, хотя почти никогда и не реализовывалась. Однако, если говорить о содержании работы нашей — то все как раз наоборот: реализм в оценке нашего «объекта» присутствовал лишь в дискуссиях, а на служебный уровень его Б. Н. не пускал, здесь до сих пор преобладает аллилуйщина и «лакировка действительности». Соответственно и характер работы в МКД: он давно уже стал инерционно-анахроническим, совсем оторванным от реалий. Во всем этом — главная вина на Пономареве, который не хочет присутствовать при развале «империи», которую он с комсомольских времен считает авангардом прогресса.
Теперь о самом главном эпизоде, который может круто повернуть всю мою жизнь. Явился ко 14 января ко мне Юрка Арбатов. По делу: перед отъездом в Индию на Комиссию Пальме. Но вместо того, чтобы читать бумаги и слушать меня, завел странный разговор. «Знаешь, говорит, Сашка Яковлев позавчера уехал «на Юг» (к Горбачеву, который там готовит свой политический доклад съезду). Мы с ним разговорились по поводу ухода в отставку Александрова (помощника Генсека, с которым, кстати, у меня вчера произошла очередная стычка по текстам писем к ФКП, социал-демократам и революционным демократам в связи с Заявлением Горбачева о ядерном разоружении). Я и говорю, продолжает Арбатов: скажи М. С., что лучше Черняева он не найдет замены… знает международные дела, знает их с угла аппарата ЦК, честный, умный, опытный, Сашка согласился. Не знаю, говорил ли он уже с М. С.… Но ты, смотри, не вздумай отказываться: и его и меня в говно посадишь».
Примерно в этот момент раздается звонок. Звонит Яковлев. Он уже вернулся в Москву. Говорит, что М. С. просил, чтоб я, именно я лично, посмотрел раздел его доклада, где об МКД, и переделал, если сочту нужным. Я, естественно, сказал, что готов. А он добавляет: я, говорит, наверно, попортил тебе жизнь…
Что значит попортил? — удивляюсь я, хотя сразу понял, о чем речь. Но он не стал раскрываться, несмотря на мои «наивные» вопросы и настояния.
Так что треп Арбатова оказался правдой. Я пытался ему, Арбатову, объяснить, почему я не подхожу. Он махал руками. «Ты, что, в своем уме? Да если мне Генеральный секретарь, и какой — Горбачев! — предложил бы референтом (не помощником!) к нему идти, я побежал бы не задумываясь. И не из корысти и положения. А чтобы помочь ему в великом деле, которое он затеял. Неужели ты не хочешь помочь ему? Он очень нуждается в умных советах, в свежих идеях»…
Когда Арбатов ушел, я стал думать. Единственное, что «за» — это невозможность отказаться. Неприлично это именно по арбатовскому мотиву.
Все остальное против: Горбачев меня по-настоящему не знает, хотя я ему и понравился. Я сразу разочарую его отсутствием той энергии, в которой он нуждается и на которую во мне рассчитывает. «Технически» я сразу резко буду контрастировать с ушедшим Александровым, который мог за полчаса прочитать десятки шифровок, столько же всяких прочих бумаг и четко, стройно и с выводами изложить «шефу» самое главное, причем на память, без бумажек. Нет у меня и характера общаться хотя бы на равных с МИД. с КГБ и проч. внешними ведомствами отстаивать то, что в их предложениях мне не «показалось» бы, т. е. вести перманентную серьезную полемику с ними.
И потом, я устал. Мне 65 лет, хочется ровной жизни, побольше покоя и побольше времени на себя, на книги, на выставки, на театр, на Консерваторию, на любимых и проч. женщин. Мне уже не к лицу суетливая должность помощника, не говоря уже о том, что не хочется терять той (весьма большой) самостоятельности, которой я пользуюсь на своем месте (впрочем, это при Пономареве, что будет после него — трудно предположить), не хочется и уходить от окружения — из Отдела, где меня знают, уважают, где отлаженные естественные отношения, где знаешь, как себя вести в любой ситуации.
Вот так-то! Кроме, повторяю чувства долга и чего лукавить — тщеславия, ничто меня не тянет «туда»…
26 января 1986 г.Одна знакомая выложила мне о всех перемещениях: и о Гришине, и о Дементьевой, и о Пастухове — что его послом в Данию, и о Захарове — вторым секретарем МГК. Мы там, в аппарате ЦК, о всех перемещениях узнаем из протоколов Секретариата (т. е. неделю спустя), а Москва загодя все знает.
Загладин тут мне говорит: приходила вечером врачиха (а она у них «домашняя» — друг дома, на свадьбе даже была) и сообщает: мол, врачи Пономарева, Кузнецова. Зимянина, Русакова, Капитонова предупреждены, что скоро их переведут во «второе отделение». Спрашиваю: что такое «второе отделение»? Это, говорит, Загладин, где мы с тобой. Я диву даюсь! Либо начальство Кремлевки «вычисляет» заранее, либо они уже знают об имеющем быть вот-вот решении (которое может быть только на уровне Горбачева) — об увольнении вышеупомянутых на пенсию!
… Это, однако, «мелочи» по сравнению с московской городской конференцией 24 января. — Доклад Ельцина по симптоматичности, отражающей глубину и масштабы перемен, можно поставить в ряд с XX съездом — о культе. То есть это уже (по духу, словам, подходу) действительное возвращение к ленинским «нормам» и порядкам в партийной жизни и работе. За «Московской правдой» (в которой опубликован этот доклад) теперь гоняется весь мир…
В стиле времени, но и что-то от жестокого лицемерия — что и Гришина посадили в президиум конференции (он ведь еще член ПБ)… Он, конечно, ничтожество. Отсюда и все его пороки и вина. Он — продукт брежневиады… хотя и не пассивный, не «а что было делать» (если поручили!)… Тем не менее, по Москве разговоры: надо бы две звезды-то с него снять.
Вчера встречался с Искрой и ее мужем известным философом Гулыгой, Не перестаю удивляться: вот люди из высоколобой интеллигенции, Искра тоже партийный активист районного масштаба, была делегатом районной (Севастопольской) партконференции. Но их почти не волнует происходящее в политике. Допускаю: они из тех, кто не верят (о которых говорил и Ельцин), которые разуверились. Ладно. Но как же можно быть равнодушными к самому факту устремленности нового руководства к переменам?! Искра даже не читала Ельцина: ей Гулыга по «Правде» пересказал! И опять заговорили, что, мол, Зощенко-то по-прежнему не разрешили издавать целиком. Видно, они ждут: когда разрешат, вот тогда действительно — перемены! Таким масштабом интеллигенция мерит происходящее!!
