Игорь Тимофеев - Ибн Баттута
«Так продолжалось до тех пор, пока однажды к Абу Сайду не пришла одна из жен его отца, Дунья-хатун. „Если бы мы были мужчинами, — сказала она, — мы бы не позволили Чобану и его сыну делать все, что им вздумается“. Абу Сайд поинтересовался, что она имеет в виду. „Дело дошло до того, — продолжила она, — что Димашк Хваджа, сын Чобана, занимается бесчестием в гареме твоего отца. Вчера он ночевал у Тати-хатун, а нынче велел сообщить мне, что ночью наведается в мои покой. Тебе следует собрать эмиров и воинов, и, когда он попытается тайком проникнуть в цитадель, ты сможешь схватить его, а потом разделаться и с его отцом“.»
«Чобан был в то время в Хорасане. Абу Сайда охватила ревность. Всю ночь он не спал, обдумывая подробности заговора, а когда узнал, что Димашк Хваджа находится в цитадели, приказал эмирам и страже окружить ее со всех сторон. Когда утром Димашк Хваджа в сопровождении воина по имени Хадж Мисри вышел из покоев, он увидел на вратах цитадели цепь с замком. Он не мог выехать из ворот верхом, и тогда Хадж Мисри мечом перерубил цепь. Они выехали вдвоем, и тут их окружила стража. Эмир Миср Хваджа и юноша по имени Лулу Димашк бросились к ним, убили их и, отрубив им головы, бросили их под ноги коню Абу Сайда. Так у них принято поступать с заклятыми врагами».
«Абу Сайд приказал разграбить дом Димашка Хваджи и убить тех его слуг и мамлюков, которые попытаются оказать сопротивление».
«Весть о расправе дошла до отца убитого — Чобана, который находился в Хорасане со своими сыновьями… С Чобаном были монгольские воины. Было решено идти войной на Абу Сайда, но, когда два войска сошлись для боя, монголы перебежали к Абу Сайду и оставили Чобана одного. Увидев это, Чобан отступил и бежал в Сиджи-стан к правителю Герата Гияс ад-дину, у которого он попросил покровительства и защиты…»
Некоторое время спустя Гияс ад-дин убил своего гостя и прислал его голову молодому ильхану.
Об ильхане Абу Сайде Ибн Баттута отзывался с уважением и симпатией, рисуя портрет мудрого и справедливого правителя.
Сегодня трудно сказать, так ли это было на самом деле. А вот причины апологетического отношения магрибинца к хулагуидскому правителю лежат, как говорится, на поверхности. Одна из них, безусловно, приверженность Абу Сайда исламскому вероучению, причем того же суннитского толка, который исповедовал Ибн Баттута. Сомнительно, чтобы Абу Сайд был ревностным мусульманином, но одно то, что он объявил ислам государственной религией, делало его в глазах Ибн Баттуты чуть ли не подвижником.
Другое немаловажное обстоятельство — то, что Абу Сайд был первым из великих правителей, кто лично принял Ибн Баттуту и не только удостоил дружеской беседы, но и осыпал щедрыми подарками.
«По прибытии из Тебриза, — вспоминает Ибн Баттута, — эмир доложил обо мне султану и провел меня к нему… Когда эмир сообщил ему, что я собираюсь в Хиджаз, султан велел выделить мне провиант и определить меня в число людей, сопровождающих махмиль…»
Общение с сильными мира сего льстило самолюбию Ибн Баттуты.
Сегодня, в свои двадцать три года, Ибн Баттута уже непохож на того чувствительного юнца, который не смог сдержать слез, прощаясь с отцом на площади перед соборной мечетью. Всего лишь два года прошло, а мальчик уже превратился в степенного мужа, у которого за плечами сотни фарсахов пути. Зеленый тюрбан хаджи вызывает почтение, горделивая осанка заставляет склонить головы, а природный ум вкупе с широкой начитанностью отворяет любые двери и располагает сердца. Постепенно возникшее предчувствие уготованной всевышним необыкновенной судьбы подстегивает честолюбие, и, возвратившись с очередной аудиенции, Ибн Баттута тут же увековечивает ее на пергаменте.
Так постепенно возникает целая коллекция монархов, правителей просвещенных и невежественных, благородных и подлых, справедливых и жестокосердых. Обстоятельства их жизни лишь декорация к спектаклю, в котором сам путешественник является главным действующим лицом. Но для исследователей мировой культуры каждый штрих этих декораций — исторический документ, ибо что может быть ценнее свидетельств современника, наделенного не только талантом бытописателя, но и неистребимым любопытством и умением пристально вглядываться в самую сердцевину вещей.
В коллекции монархов Абу Сайд — первый, и Ибн Баттута еще не раз помянет его добрым словом, рассуждая о добродетелях и пороках царственных особ.
Багдад для Ибн Баттуты — кладбище призраков, обиталище великих теней. Да и сам город в конечном счете лишь тень былой славы, увековеченной в поэмах Абу Таммама и Бухтури, в хрониках Абу Хатиба и Ибн Ва-сыля и многих других, чьи имена принадлежат вечности.
У самого Тигра, между бывшим халифским дворцом и въездом на городской мост, раскинулся Вторничный рынок. В центре рынка знаменитое медресе Низамийя. Его построил в 1065 году всесильный сельджукский визирь Низам аль-Мульк. Сам он пал от кинжала тайного убийцы, а школа, носящая его имя, продолжает жить, и слава ее не увядает, как не тускнеет монограмма, нанесенная рукой искусного резчика на поверхность благородного ме~ талла.
Чуть дальше медресе Мустансирийя. Его основатель, последний аббасидский халиф Мустансир, был казнен монголами, да простит его аллах, а под аркадами его прохладных айванов по-прежнему кипит жизнь. При виде желторотых юнцов, которые, сопя и вздыхая, старательно записывают слова седобородого наставника в черном тюрбане, Ибн Баттута не может сдержать улыбки.
Сейчас закончится лекция, и, путаясь в длиннополых халатах, мальчишки взапуски помчатся в баню, что рядом, за углом. Наполнив ее гулкие своды хохотом и визгом, они станут весело плескаться водой или, подхватив в десятки рук задремавшего на топчане далляка, бросят его в бассейн и, корчась от смеха, будут глядеть, как он неуклюже шлепает руками по воде и, яростно вращая глазами, изрыгает в их адрес самые страшные проклятья.
В Багдаде Ибн Баттута не теряет времени зря. Весь июнь он прилежно посещает лекции шейха Сирадж ад-дина аль-Казвини и получает от него иждазу, свидетельствующую, что он отныне имеет право самостоятельно комментировать «Муснад» — авторитетный богословский трактат средневекового схоласта ад-Дарими.
Все, кто окружает Ибн Баттуту, не перестают удивляться его неистощимой любознательности и неукротимой энергии, столь контрастирующей с распространенной на Востоке склонностью к спокойной созерцательности и неторопливому мудрствованию.
Раннее утро. Почихивая и ежась от сырости, правоверные неторопливо выходят из мечети, долго шарят босыми ногами по мраморному полу, отыскивая оставленные у входа башмаки. А молодого магрибинца уже и след простыл. Громко стуча деревянными подошвами по брусчатке улицы Рашида, он спешит в Сук-Сарай, к знакомому букинисту.
