Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья
Поскрипывает под ногами бойцов снежок, и снова учатся они идти в ногу, стараются восстановить строевые навыки. Разве что только песни не хватает...
Нет, не хватало не только песни. Выйдя в расположение своих войск, мы на минуту скинули с себя боевое напряжение, расслабились, словно забыли, что идет война. А она о себе тут же напомнила...
Когда раздалась команда "Воздух!", было уже поздно: вывернувшийся откуда-то сзади "Мессершмитт-110" ударил по колонне из всех огневых точек, с ревом пронесся прямо над головами и сразу стал заходить для повторной атаки. Я подал команду рассредоточиться, укрыться и вести по стервятнику огонь. Но укрыться было негде: с обеих сторон большака метров на пятьсот простирались лесные вырубки. Стоило людям сойти с дороги, как они по пояс погружались в сугробы, падали, спотыкаясь о засыпанные снегом пни и валежник.
Новый заход... еще один. Шесть раз атаковал нас фашист длинными очередями, расстрелял, очевидно, весь боекомплект и только тогда, нагло покачав крыльями, сделал горку и скрылся в облаках.
С ужасом думал я о потерях, которые понес отряд. С горечью сознавал, что допустил непростительное легкомыслие, построив отряд в колонну. Но теперь оставалось только ждать докладов о нанесенном ущербе.
Отряд снова на дороге. Бойцы отряхивают снег, шумно обсуждают случившееся. Слышу и нелестные эпитеты в адрес наших истребителей, которые в такую погоду якобы отлеживаются на теплых домашних кроватях. Упрек явно несправедлив: истребители бессильны перехватить "охотника", идущего к цели в облаках.
Наконец командиры взводов докладывают: убиты в обозе две лошади; несколько партизан получили легкие ранения. Даже не верится, что так легко отделались.
Теперь идем мелкими группами, далеко растянувшись вдоль дороги. Внимательно вглядываемся в даль, прислушиваемся к звукам. Может быть, вернется еще стервятник или наведет на нас другие экипажи. Но небо чистое, и слух улавливает лишь слабый шум леса...
А вот и Нелидово. Линия фронта проходит неподалеку от этой станции. Ее обороняет поредевший в жестоких боях батальон. Комбат предложил занять оборону вместе с его подразделением. Договариваемся, что отряд, насчитывавший в это время 98 человек, преобразуется в стрелковую роту. Занимаем выделенный участок, выставляем передовое охранение и дозоры. Партизанского отряда больше нет. Есть подразделение Красной Армии, и я - его командир.
В траншею приносят фронтовые газеты. Нетерпеливо разворачиваю, читаю Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении воинов, отличившихся в боях, и вижу: среди удостоенных ордена Красного Знамени - мой командир Иван Семенович Полбин, Виктор Ушаков, Иван Сомов и другие однополчане. Делюсь неожиданной радостью с комбатом, показываю газету Игорю Копейкину. На душе праздник: наши друзья живы, отлично воюют! Значит, встретимся. Только бы поскорее...
Дней через восемь нарочный из штаба дивизии доставил пакет с приказом, которым отменялась специальная проверка бойцов отряда. Мне было предложено сдать отряд комбату и вместе с экипажем прибыть в штаб 29-й армии.
Наконец-то! Сколько мечтал я об этой минуте! Казалось, дайте возможность, и полечу в полк как на крыльях. Но вот в руке у меня долгожданный приказ, а я медлю. Почему? Нет, совсем не так представлялся этот момент, почему-то виделась лишь радость возвращения в родной полк. А сейчас... Как дорог мне боевой коллектив, люди, с которыми выстоял перед лицом смертельной опасности, дошел тернистым путем до заветной цели! Промедлив полдня, я набрался наконец решимости и в глубоком заснеженном окопе объявил о приказе, сдал командование ротой Новикову, распрощался с боевыми друзьями и вечером выехал в штаб армии. Хорошая лошадь легко несла сани по укатанной зимней дороге.
А через несколько дней, получив командировочные предписания, мы направились в один из городов Московской области, рядом с которым переучивался на новую авиационную технику 150-й бомбардировочный авиационный полк. Теперь наконец мы были на верном курсе к боевым друзьям.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
На маленькой захолустной станции кроме нас сошло еще несколько человек, видимо местные жители. Военного коменданта здесь не было, и узнать, где находится аэродром, оказалось нелегко. Железнодорожники, к которым мы обращались, или отвечали уклончиво, или вообще помалкивали. Их смущала наша форма. Например, мои голубые петлицы с тремя кубиками находились в полной дисгармонии с теплой фуфайкой и шапкой-кубанкой, крытой красным сукном. Пришлось много и долго объясняться, прежде чем удалось уточнить местонахождение авиагарнизона. А о нем, как мы позже убедились, знал почти каждый мальчишка в городке.
В штаб полка мы прибыли рано утром. Незнакомый нам дежурный потребовал предъявить документы и стал внимательно изучать их. Когда ледок недоверия растаял, я спросил, кто сейчас возглавляет строевой отдел. Узнав, что на этой должности по-прежнему находится старший лейтенант Алексей Иванович Трусов, попросил вызвать его. Командира и начальника штаба не хотелось беспокоить ранним визитом.
Когда в штабе появился Трусов, мы все трое бросились к нему. Хлопали друг друга по плечу, обнимались, что-то выкрикивали.
- Да ведь вас давно похоронили, - отдышавшись, сказал Трусов.- Даже траурный митинг провели по всем правилам. Вот будет сюрприз для командира, да и для всех остальных!
Трусов взял телефонную трубку и, как мы его ни отговаривали, тут же доложил Полбину о нашем появлении. Иван Семенович, видимо, не сразу в это поверил, так как Трусов несколько раз повторил: "Да, да. Тот самый Жолудев..."
Минуты томительного ожидания, и... дверь распахнулась. В штаб легкой, стремительной походкой вошел Иван Семенович Полбин - все такой же подтянутый и бодрый. Мне показалось, будто видел его только вчера, а сейчас он заглянул сюда лишь для того, чтобы поставить очередную боевую задачу.
Но это было лишь первое впечатление. Присмотревшись к И. С. Полбину, я заметил, что морщины на его лице стали глубже, а на висках прибавилось седины. Бросились в глаза и отрадные перемены: в петлицах добавилось по шпале, рядом с орденом Ленина появились два ордена Красного Знамени.
Выслушав наш рассказ, командир приказал принести рукописную историю полка. Затем быстро открыл альбом и молча подвинул его мне. На окаймленной траурной рамкой странице были наклеены три фотокарточки - Аргунова, Копейкина и моя. Внизу были помещены стихи полкового поэта, рассказывающие о нашей героической гибели, и текст клятвы боевых товарищей - отомстить за нас врагу. Не знаю, что руководило мною в тот момент, но я молча вырвал эту страницу, аккуратно сложил ее вчетверо и сунул в карман гимнастерки. Мгновенно одумавшись, виновато посмотрел в глаза Полбину, ожидая порицания. Но Иван Семенович вдруг лукаво подмигнул мне, закрыл альбом и сказал как ни в чем не бывало:
