Борис Фрезинский - Мозаика еврейских судеб. XX век
На форзац «Телефонной книжки» вынесены слова Ильи Эренбурга о Шварце, «чудесном писателе, нежном к человеку и злом ко всему, что мешает ему жить». «Телефонная книжка» подтверждает их правоту.
Е. Л. Шварц. Портрет работы Н. П. Акимова
Афиша Н. П. Акимова к спектаклю «Тень» по пьесе Е. Шварца. Ленинград, 1962 г.
И. Г. Эренбург и Е. Л. Шварц (справа). Ленинград, 1947 г.
Григорий Козинцев: роман судьбы
В старом справочнике писателей Ленинграда режиссер Григорий Михайлович Козинцев числится кинодраматургом.
Что и говорить, ему приходилось работать не только над режиссерскими, но и над литературными сценариями, однако кинодраматургию благополучно оставили за бортом пяти томов его посмертно изданных сочинений — в многообразном и объемном литературном наследии мастера были вещи более значительные.
Реализация обоих дарований Козинцева — режиссерского и литературного — позволила проявить и сохранить для будущего глубину и тонкость его художественной натуры. Наверное, искусство кино стареет быстрее слова (музыка, изобразительные искусства живут еще дольше). Открытую Козинцевым применительно к классикам формулу «наш современник» уже применяли к нему самому, применяли справедливо, но мне кажется, что чем дальше, тем больше живым фундаментом для этого будет становиться не столько снятое им, сколько написанное.
Рабочие тетради Козинцева (их фрагменты впервые вышли отдельным изданием в 1981-м; составитель В. Г. Козинцева) оказались чтением никак не менее содержательным, чем его знаменитые книги «Наш современник Вильям Шекспир», «Глубокий экран» и «Пространство трагедии»; более того — в сравнении с отполированными для печати (то есть для цензуры) страницами рабочие записи выглядят подчас сильнее и по интенсивности мысли, и по непосредственности взгляда, остроте суждений. Этот жанр был — не скажешь иначе — создан для Козинцева.
Мастерство мгновенной фиксации в слове мысли и образа являют и замечательные письма Козинцева, давно уже появляющиеся в периодике. Они вошли в книгу «Переписка Григория Козинцева» — пятьсот с лишком страниц повествования, роман судьбы и главного героя, и его корреспондентов. Литературные и человеческие качества книги таковы, что ее ждет долгая жизнь, — такие романы, если только читатель не ищет секундного развлечения, будут читать всегда.
Козинцев замечательный писатель писем — они живые, раскованные, шутливые и печальные, мудрые по жизни и по искусству, с интересной информацией и нетривиальными размышлениями, всегда искренние и честные. Они — эталон интеллигентности; дистиллированными их никак не назовешь, но от пошлости они чисты химически.
Как правило, корреспонденты Козинцева пишут ему в тон (исключение — переписка с Шостаковичем — автором лапидарных посланий, передающих немногословный и характерный стиль его речи; Шостаковичу Козинцев всегда пишет точно по делу, боясь лишними словами отвлечь его от работы, в такой скованности ощущается, пожалуй, даже робость, вообще-то письмам Г. М. не свойственная).
Книга прочитывается от корки до корки с нежной благодарностью ее составителям (все посмертные издания Козинцева подготовлены его женой Валентиной Георгиевной; в этой работе ей помогал киновед Я. Л. Бутовский) и с благодарностью — в былую историческую эпоху мы не привыкли придавать этому значения — ее издателю. При этом «Переписка Григория Козинцева» — из тех, не написанных специально, а составленных на основе определенного выбора, книг, прочтя которые поневоле испытываешь желание увидеть ее улучшенное (не только дополненное) издание.
Так было и после выпуска в 1994-м книжки Козинцева «Черное, лихое время…» — сборника записей из рабочих тетрадей, которые не могли войти в издание 1981 года по причине их абсолютной цензурной непроходимости. Когда первое ощущение от этого, одновременно горького и острого, чтения проходило, вспоминалась книжка 1981 года, и рабочие тетради Козинцева воспринимались разъятыми — по цензурному признаку — на две части (условно говоря, эстетическую и диссидентскую). В читательском восприятии поневоле раздваивался и сам образ автора этих двух книг. Возникшая потребность прочесть «Рабочие тетради» в их авторском виде не утолялась изданием потрясающих дополнений к первоначально опубликованному тексту.
Нечто подобное произошло и с перепиской.
В пятом томе «Сочинений» Козинцева его письмам отвели 200 страниц. Отобраны были лучшие — самое содержательное и интересное из проходимого с минимумом купюр; адресаты, естественно, выбирались также самые знаменитые — Эйзенштейн, Шостакович, Пастернак, Шварц, Альтман, Шкловский… Все эти письма Козинцева в его «Переписку» издательство не включило, предпочтя печатать неопубликованное. Был в этом свой резон — «Сочинения» изданы в 25 тысячах экземпляров, тираж «Переписки» — одна тысяча; для читателей Козинцева она естественно дополняет включенное в 5-й том. Так и получилось: письма Пастернака Козинцеву — в «Переписке», а письма Козинцева Пастернаку — в 5-м томе…
В «Переписке Григория Козинцева» все письма печатаются по хронологии. Это естественный способ составления сборников писем; но переписку, особенно протяженную и объемную, интереснее читать блоками, в нашем случае — Козинцев и Юткевич, Козинцев и Шостакович, Козинцев и Трауберг и т. д.
«В молодые годы мне никогда не приходило в голову сохранять переписку. Если бы кто-нибудь, увидев, как я выбрасываю в корзину очередные письма Эйзенштейна или Пудовкина, сказал мне: архив нужно беречь, — я бы, вероятно, не сразу понял, о чем идет речь. Теперь это мне стало понятнее» (Козинцев. «Наброски к воспоминаниям об Эйзенштейне»). Неудивительно, что довоенной корреспонденции Козинцева не сохранилось; с его письмами адресаты поступали бережнее. В итоге довоенная переписка занимает в книге 30 страниц, период 1941–1952 годов — 70; все остальное приходится на послесталинское время.
Тон писем 20-х годов веселый, даже если это письма «министру» кино Шумяцкому (Борис Захарович, еще не знающий, что его ждет сталинская пуля, охотно включается в веселую переписку, обращаясь к Козинцеву и Траубергу не иначе как «Ваши кинематографические высочества»). Потом преобладающей становится — при неизменной ироничности многих посланий — грустная, по временам щемящая нота…
«Переписка Григория Козинцева» охватывает пять десятилетий истории двадцатого века, истории нашей страны, нашей культуры, нашей интеллигенции. Это захватывающе интересное, поучительное и просветляющее чтение… Кто знает, может быть, мы еще увидим ее в расширенном, двухтомном издании…
