Осип Осипов - Путь ученого
В 1919–1920 годах Николай Егорович осуществил несколько очень глубоких и оригинальных исследований, направленных на улучшение работы железнодорожного транспорта («Колебания паровоза на рессорах», «Трение бандажей железнодорожных колес о рельсы» и другие). В 1920 году им произведено очень важное исследование из области движения грунтовых вод — «Просачивание воды через плотины», развитое потом другими учеными и принесшее большую пользу.
Так Николай Егорович, наряду с огромной теоретической, организаторской и педагогической работой в области авиации, откликался на требования жизни и выполнял ряд срочных заданий Советского правительства, имевших большое значение для народного хозяйства и для обороноспособности молодой Советской Республики.
* * *Как ни был Николай Егорович полон жизненных сил, как ни сохранял его ум удивительную ясность мысли, время брало свое. Ему было уже семьдесят три года.
Родные и друзья начали замечать, что он стал часто задумываться, жаловаться иногда на бессонницу, на боль в сердце и в руке. «Что-то рука стала неметь», — говорил он, беспомощно потирая левую руку.
Силы Николая Егоровича подкашивало и беспокойство за Лену. Здоровье ее становилось все хуже и хуже.
Летом 1918 года он поехал с Леной и Сережей в Орехово. Там теперь постоянно жила Вера Егоровна вместе с дочерью и ее детьми. Приехали Вера с мужем и Шура Микулин на своем мотоцикле.
Вскоре прибыла целая компания бывших студентов, теперь уже молодых инженеров, во главе с В. П. Ветчинкиным.
— Остальные прилетят на аэроплане, — заявил он, здороваясь.
Николай Егорович очень обрадовался, что увидит самолет над Ореховом. Он сам пошел вместе с Ветчинкиным выбирать место для посадки. Остановились на только что скошенном клеверном поле за садом.
Вечером Катя и Лена отправились в деревню и объявили там, что на днях в Орехово прилетит замечательная птица. Это известие произвело сенсацию: многие крестьяне никогда еще не видали самолетов.
В назначенный день все ореховские ребята выбежали на поле и стояли, подняв головы кверху, хотя в ясном небе не было видно даже птиц.
Николай Егорович волновался — приготовлены ли флажки для сигналов, будет ли виден за лесом дым от костра — и велел принести сырой соломы, чтобы побольше было дыма. Все успокаивали его, уверяя, что звук мотора будет слышен издалека и что отлично успеют сигнализировать самолету место посадки.
Наконец послышался необычайный, все приближающийся шум. Пролетела испуганная стая стрижей, чуть не резнув крыльями по полю.
— Летит, летит! — крикнул Сережа и побежал с белым сигнальным флагом.
Все собрались в поле.
— Зажигайте костер! — скомандовал Николай Егорович.
Гул мотора становился все сильнее. С соседних полей бежали крестьяне. Самолет показался над лесом и плавно опустился на клеверное поле.
Впечатление было огромное.
Позднее, когда и ребята и взрослые немного осмелели, они обступили самолет и начали его рассматривать как невиданное чудо. Николай Егорович рассказывал непривычной аудитории, как устроен самолет. Затем он, окруженный своими учениками, ходил по саду, рассказывал им, как он в молодости ездил на велосипеде с крыльями, показывал пруд, наполненный мелкими водорослями, где он собирался проводить опыты по гидродинамике.
На другой день самолет стартовал обратно. Летчик описал несколько кругов над полем, где столько раз Николай Егорович, сидя на снопах, наблюдал полет ястребов. Постепенно уменьшаясь, самолет скрылся по направлению к Москве.
В августе перед отъездом из Орехова Николай Егорович отправился с Шурой и Сережей на охоту. Он надел высокие болотные сапоги, вычистил свое любимое ружье — память давно умершего Ивана Егоровича, — сам набил патроны и отправился в Жериховский лес по тетеревам. Ходил он немного, но, видимо, устал. Следуя за собакой Джеком, Николай Егорович споткнулся о кочку и упал. К нему подбежали Шура и Сережа, помогли ему встать. А он грустно улыбнулся и сказал:
— Нет, видно, стар становлюсь! Вот упал… Пора домой ехать, устал я…
Это была его последняя охота.
В феврале 1920 года Николай Егорович заболел воспалением легких. Он довольно стойко переносил болезнь, продолжал всем интересоваться и велел пускать к себе посетителей, с утра наполнявших его квартиру. Все товарищи, друзья и ученики Николая Егоровича, узнав о его болезни, заходили к нему и приносили какой-нибудь подарок. Николай Егорович много читал, с удовольствием перечитывал сказки Андерсена; вечером в кругу семьи и друзей иногда вспоминал охотничьи приключения или напевал любимые романсы.
Усиленное питание помогло восстановить силы Николая Егоровича. Но Леночке становилось все хуже, температура не понижалась. Она все больше слабела, однако на тревожные вопросы Николая Егоровича неизменно отвечала: «Не тревожься, мне хорошо».
Родные видели, что она буквально тает с каждым днем, и решили созвать консилиум лучших врачей.
На консилиуме все врачи пришли к выводу, что у Леночки прогрессирующий туберкулез и что состояние ее безнадежно. Жить, по их мнению, ей осталось несколько недель.
От Николая Егоровича решили, пока возможно, скрывать это страшное известие.
По совету врачей его решили увезти в дом отдыха в Усово, а Леночку — в санаторий «Высокие горы».
Николаю Егоровичу там понравилось. Надеясь на выздоровление Леночки и на скорую встречу с ней, он стал быстро поправляться и мечтал, как вместе с дочерью они поедут в Орехово, как он будет там охотиться на тетеревов. Он начал даже опять заниматься, сидя в кресле за маленьким столиком под большой сосной в саду, ходил гулять к реке, смотрел, как ребята ловят рыбу, и иногда покупал у них маленьких рыбешек на уху.
Из Москвы часто приезжали друзья и ученики Николая Егоровича. Он всегда бывал рад гостям. Усаживался в тени дома в плетеное кресло и заставлял рассказывать все московские новости, а главное — подробности жизни молодого авиационного института ЦАГИ.
В середине мая Лене стало совсем плохо. От Николая Егоровича продолжали скрывать истинное положение вещей. Ему только сообщили, что ей стало хуже. Он ходил удрученный и измученный, засыпал только под утро с помощью снотворных средств.
Спустя несколько дней, в 5 часов вечера, Николай Егорович услышал знакомый гудок автомобиля. Он побледнел и поник в кресле, не ожидая хороших известий.
Лена скончалась накануне, но Николаю Егоровичу сказали, что она безнадежна. Он не проронил ни слова. Угрюмый, замкнутый, он тотчас выехал в Москву. После похорон он не захотел ни минуты оставаться в опустевшем доме и немедленно вернулся в Усово.
