Павел Михайлов - 10000 часов в воздухе
В воздухе спокойно, не болтает. Наши пассажиры, руководство группой — двадцать один офицер, — прильнули к окнам; многие из них в своё время были участниками боёв на Волге.
А вот и нефтяные вышки Азербайджана. Как рвались сюда фашистские орды! Но нет, не досталась им бакинская нефть. Ни бакинская, ни грозненская и ни майкопская!
Баку встретил нас нестерпимой жарой, предвестницей тех климатических условий, которые нас ожидали впереди — на Ближнем Востоке и в Африке. Раскаленный воздух был неподвижен, густой, как глицерин.
В Баку мы пробыли недолго, заправились и полетели дальше. По желтоватым водам Каспийского моря гуляла мёртвая зыбь, вот-вот должен был надвинуться циклон. Дальше лежали Ленкорань, Астара, пограничный пункт… До скорого свидания, Родина!
Море остаётся позади, мы проносимся уже над территорией Ирана, летим над горным массивом, вершины которого прячутся в кучевых облаках. Приходится набирать высоту — две с половиной, три, три с половиной тысячи метров. Летим над облаками, под которыми скрываются горы. Ориентируемся только по курсу и по расчету времени. Когда мы выходим на Тавризскую равнину, в облаках начинают появляться просветы, постепенно распространяющиеся на весь горизонт.
Однако от этого нам не становится легче: земля просматривается лишь под самым самолётом, вся видимость по курсу затянута мутным маревом желтоватой песчаной дымки. На радиокомпас надежды мало: он в этих условиях не даёт устойчивых показаний на тегеранскую станцию.
Экипаж начинает нервничать: полёт в непривычной климатической обстановке над территорией иностранного государства вызывает естественную тревогу. Как бы не заблудиться, не оскандалиться!..
К счастью, опасения наши оказываются напрасными. По мере приближения к столице Ирана радиокомпас начинает работать исправно.
Один за другим самолёты идут книзу, постепенно сбавляя высоту. С шестисот метров мы уже отчетливо различаем очертания большого города.
Ещё в Москве мне стало известно, что высота тегеранского аэродрома тысяча двести метров над уровнем моря. До этого мне ни разу не приходилось садиться на высокогорные площадки, и это обстоятельство меня сейчас несколько беспокоит. Первые самолёты уже сели, пошёл на посадку и я, следуя за впереди идущим кораблём и учитывая заранее изученные мной ориентиры — трубы кирпичных заводов, расположенных поблизости от аэродрома.
Посадка была трудной, самолёт нёсся над землёй дольше, чем я этого хотел, но всё же мне удалось опуститься у самого посадочного знака.
Мы вступили на иранскую землю…
Она была сухой и потрескавшейся от зноя. Лётное поле оказалось вытоптанным настолько, что ни о каком растительном покрове не могло быть и речи. Сплошная пыль.
Аэродром был забит самолётами — американскими, английскими. По нему беспрерывно сновали приземистые «виллисы», развозили американских и английских офицеров.
От множества впечатлений зарябило в глазах. Сказывался одиннадцатичасовой напряжённый перелёт; хотелось прежде всего поесть и отдохнуть.
За годы войны мы привыкли жить на всём готовом. Поэтому я обратился к своему начальнику с вопросом:
— А где нас будут кормить?
— А где хотите! — ответил мне подполковник. — В городе и ресторанов и закусочных полно. А Иран к тому же не воюет, карточек здесь нет…
Итак, сегодня мы перенеслись в совершенно иной, непривычный для нас мир. Рестораны, харчевни! Но ведь для всего этого нужны деньги, да ещё и не наши, советские, а какие- то другие…
Видя мое замешательство, подполковник рассмеялся, полез в полевую сумку и стал отсчитывать хрустящие бумажки:
— Получай в счёт зарплаты, для первого знакомства с буржуазными порядками. Раз, два, три, четыре, пять!.. По сто долларов на брата в счёт зарплаты хватит?
— Хватит! — ответил я нерешительно, а сам подумал: «А кто его знает, хватит или не хватит? И сколько это на наши деньги — доллар?»
С доллара, — крикнул мне подполковник, — тебе в любой лавчонке дадут сдачу в персидской валюте — туманах. Гляди только, чтобы тебя не обжулили при размене!
В сопровождении нашего представителя мы направились в гостиницу. Разместились, умылись, а потом пошли разыскивать некоего не то Потапа, не то Прокопа; его нам рекомендовали как знающего русский язык ресторатора.
По пути мы рассматривали диковинный восточный город. Хотя был вечер, на улицах города царило оживление. Здесь ведь не знали ни затемнений, ни воздушных тревог. Продуктов и товаров было вдоволь. Столица невоюющего Ирана жила своей обычной, пёстрой и беспокойной жизнью. Необычно было лишь присутствие в городе иноземцев-военных. Но предприимчивые тегеранские дельцы и на этом умели наживаться.
По узким улицам персидской части города двигались во всех направлениях мулы, автомобили, верблюды, мотоциклы, велосипеды с колясками. Крикливо зазывали покупателей лоточники, торгующие фруктами и овощами; продавцы безделушек и ковров разложили свой товар прямо на тротуаре. Мелькали женщины в чадре, брели нищие в живописных лохмотьях, вертелись грязные босоногие ребятишки, выпрашивающие у прохожих мелочь. И вся эта толпа суетилась, нараспев выкрикивала что-то…
Потап, или Прокоп, встретил нас довольно приветливо. Забегали официанты, наш скромный заказ — три блюда и фрукты — был выполнен в мгновение ока. Счёт подал, как это здесь принято, сам хозяин. С каждого из нас, оказывается, причиталось по двадцати долларов. Мы покорно расплатились: двадцать так двадцать, очевидно, так и следовало.
Позже мы поняли, почему так любезен был с нами ресторатор. Прокоп здорово нажился на нашей доверчивости: за двадцать долларов каждый из нас у этого хозяина харчевни мог бы питаться едва ли не целую неделю, и не раз, а три раза в день.
Добравшись до своего номера, мы мгновенно уснули. Предстоял ранний вылет. Но спали мы недолго: мешала неприятная тяжесть и шум в голове, в горле пересохло, дышать было нечем… Ночь была такой же нестерпимо знойной, как и день.
Недолго думая я схватил со стола графин и вылил воду на пол, а простыни намочил под краном умывальника. Товарищи последовали моему примеру.
Воздух в комнате повлажнел, дышать стало легче, и мы снова заснули.
На аэродром отправились рано утром. Улицы ещё были пустынны. По тротуарам бродили, выискивая отбросы, бездомные псы. Кое-где, прямо на земле, спали нищие. Нас провожал сонный Тегеран.
Курс наш — на Багдад. Иран отделён от Аравийского полуострова высокогорной местностью, целой системой хребтов, отдельные вершины которых превышают три тысячи метров. Этот барьер нам предстояло теперь преодолеть.
