Уильям Моэм - Избранное
— Но главное ведь — любить, а не быть любимым. К тем, кто тебя любит, даже благодарности не чувствуешь, с ними бывает только скучно.
— Как во множественном числе — не знаю. По опыту, могу говорить только о единственном.
— И она в самом деле принцесса и в родстве с императорской фамилией?
— Нет, это уж романтические фантазии монахинь. Она из очень знатной семьи, но в революцию они, конечно, разорились. Впрочем, она все же очень знатная леди.
Он произнес это с гордостью, так что Китти невольно улыбнулась.
— Значит, вы останетесь здесь на всю жизнь?
— В Китае? Да. Что ей делать в другой стране? Когда уйду в отставку, куплю в Пекине китайский домик и буду доживать там свои дни.
— А дети у вас есть?
— Нет.
Она с интересом на него посмотрела. Очень странно, что этот лысый человечек с обезьяньей мордочкой мог внушить чужестранке такую испепеляющую страсть. Говорил он о ней небрежно, не слишком уважительно, и все-таки безраздельное чувство этой женщины производило сильное впечатление, задевало какую-то струну.
— Да, далеко отсюда до Харрингтон-Гарденз, — улыбнулась она.
— Почему вы это сказали?
— Ничего я не понимаю. Жизнь вообще непонятна. Я чувствую себя так, будто всегда жила на берегу прудочка, а мне вдруг показали море. Даже дух захватывает, но совсем не страшно. Я не хочу умирать, я хочу жить. Я чувствую в себе какое-то новое мужество. Как старый моряк пускается под парусом на поиски новых неведомых морей, так, наверно, и моя душа стремится все изведать.
Уоддингтон задумчиво поглядел на нее. Ее взгляд застыл на далекой глади реки. Две капли, что тихо, бесшумно движутся к вечному морю.
— Можно мне навестить маньчжурскую леди? — вдруг спросила она, подняв голову.
— Она ни слова не говорит по-английски.
— Вы были ко мне очень добры, вы много для меня сделали, может быть, я и без слов сумела бы ей выразить, как хорошо к ней отношусь.
Уоддингтон усмехнулся чуть язвительно, однако ответил вполне дружелюбно:
— Я как-нибудь зайду за вами, и она угостит вас жасминовым чаем.
Китти не стала говорить ему, что эта повесть о чужеземной любви с самого начала поразила ее воображение, и теперь маньчжурская принцесса сделалась для нее символом чего-то, что смутно, но неотступно манило ее, как загадочный перст, указующий на мистическую обитель духа.
55Но несколько дней спустя Китти сделала совсем уже неожиданное открытие.
С утра, придя в монастырь, она, как всегда, первым делом пошла проследить, чтобы детей как следует умыли и одели. Поскольку монахини твердо держались мнения, что ночной воздух вреден для здоровья, атмосфера в спальнях была несвежая, спертая. После утренней прохлады Китти особенно это чувствовала и спешила открыть те из окон, которые вообще открывались. Но в этот день ей прямо-таки стало дурно, закружилась голова, и она остановилась у окна, чтобы немного прийти в себя. Так плохо ей еще никогда не бывало. Тошнота подступила к горлу, ее вырвало. Она вскрикнула, перепугала детей, к ней подбежала старшая девочка, помогавшая ей, и, увидев, что она изменилась в лице и вся дрожит, в страхе застыла на месте. Холера! Мысль эта пронеслась у Китти в мозгу, и ей показалось, что она умирает. Ее охватил ужас. Минуту она еще мучительно боролась с темной силой, словно разлившейся по жилам, а потом провалилась во мрак.
Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится. Словно бы она лежала на полу, а когда пошевелила головой, почувствовала под головой подушку. Она ничего не помнила. Рядом с ней стояла на коленях настоятельница, подносила к ее носу нюхательную соль, и тут же маячила сестра Сен-Жозеф. Потом сразу вспомнилось все. Холера! На лицах монахинь написан ужас. Сестра Сен-Жозеф стала огромная, контуры ее расплылись. Китти снова ощутила смертельный страх.
— О, ma mère, — простонала она, — я умру? Я не хочу умирать.
— С чего вы это взяли?
Настоятельница была совершенно спокойна, а глаза даже веселые.
— Но это холера! Где Уолтер? За ним послали? О Господи!
И она разрыдалась. Настоятельница протянула ей руку, и Китти ухватилась за эту руку, словно то была сама жизнь, которую она так боялась упустить.
— Полно, полно, дитя мое, будьте благоразумны. Никакая это не холера.
— Где Уолтер?
— Ваш муж занят, и незачем его зря беспокоить. Через пять минут вы будете совершенно здоровы.
Китти ответила ей изумленным, непонимающим взглядом. Почему она не волнуется? Это жестоко.
— Полежите еще немножко, — сказала настоятельница. — А тревожиться не о чем.
У Китти бешено заколотилось сердце. Она так свыклась с мыслью о холере, что уже перестала было бояться за себя.
Какая же она была дура! Вот она и умирает. Девочки внесли в комнату низкое плетеное кресло и поставили у окна.
— Давайте-ка мы вас поднимем, — сказала настоятельница. — В шезлонге вам будет удобнее. На ногах вы стоите?
Она подхватила Китти под мышки, сестра Сен-Жозеф помогла ей встать. Она без сил опустилась в кресло.
— Я лучше закрою окно, — сказала сестра Сен-Жозеф. — Ну как утренний воздух ей повредит.
— Нет-нет, — взмолилась Китти. — Пожалуйста, не закрывайте.
Хорошо было увидеть синее небо. Ее еще трясло, но ей безусловно стало лучше.
Обе монахини смотрели на нее, потом сестра Сен-Жозеф сказала настоятельнице что-то, чего Китти не разобрала. Потом настоятельница села с ней рядом и взяла ее за руку.
— Послушайте, дитя мое…
Она задала ей кой-какие вопросы. Китти отвечала, не понимая их смысла. Губы у нее дрожали и не слушались.
— И сомневаться нечего, — сказала сестра Сен-Жозеф. — Меня в этих делах не обманешь.
Она залилась смехом, в котором Китти послышалось и радостное волнение, и участие. Настоятельница, все еще держа Китти за руку, улыбнулась с нескрываемой нежностью.
— Сестра Сен-Жозеф разбирается в этом лучше меня, дитя мое, она сразу определила, что с вами такое. И очевидно, не ошиблась.
— А что со мной? — встрепенулась Китти.
— Все ясно как день. Неужели такая возможность не приходила вам в голову? Вы беременны.
Китти как на пружине подкинуло. Она спустила ноги на пол, готовая вскочить.
— Тихо, тихо, — сказала настоятельница.
Китти, красная как рак, прижала руки к груди.
— Не может этого быть. Это неправда.
— Qu’est се qu’elle dit?[13] — спросила сестра Сен-Жозеф.
Настоятельница перевела. Румяное лицо сестры Сен-Жозеф расплылось в улыбке.
— Уж вы мне поверьте. Даю честное слово.
— Вы сколько времени замужем, дитя мое? — спросила настоятельница. — Ну вот, у жены моего брата через столько же времени после свадьбы уже было двое детей.
