Эммануил Казакевич - Весна на Одере
Он двинулся дальше и вскоре очутился перед глухой стеной полуразрушенного большого дома. Он пролез под железной решеткой ограды и, продираясь сквозь холодные и колючие кусты, набрел на дверь черного хода. Здесь уже было совершенно тихо. Только слышалось, как из желоба стекает вода. Ракеты взмывали далеко позади.
Он стал подыматься по лестнице. Правый сапог был полон крови.
XXII
В ту минуту, когда явился Митрохин с приказанием гвардии майора послать людей в объект 65, капитан Мещерский заметил, что наши отходят от центральных корпусов завода. Минут через двадцать положение стало совершенно ясным: Лубенцов с ординарцем были отрезаны от своих. Мещерский оцепенел и беспомощно огляделся. Разведчики молчали. Потом Митрохин начал подробно рассказывать, как было дело, и что говорил гвардии майор, и как они взяли гранаты в немецком магазине.
Мещерский смотрел на старшего сержанта с удивлением: как мог Митрохин говорить с таким спокойствием, словно рассказывал о каком-то обыкновенном боевом задании. Разведчики стали задавать ему разные вопросы, и он детально и толково отвечал им.
"Почему они так спокойны, так бессердечны?" - думал Мещерский, чувствуя, что сейчас заплачет.
Митрохин сказал:
- Окна в той комнате выходят на северо-восток... Место, правда, выгодное: все видать. Там бы пулеметик поставить, можно натворить делов. А гвардии майор что? Он и не в таких переделках побывал... Пересидит до завтра. Хорошо бы, конечно, дать огоньку вокруг того дома, чтоб немцы не лезли...
Услышав последние слова Митрохина, Мещерский ожил: действительно, неужели гвардии майор, которого ни пуля, ни мина не брали, погибнет в этом немецком городишке?
- Да, - захлопотал Мещерский, - пошли к артиллеристам договариваться!
Побежали к артиллеристам-наблюдателям. Командир дивизиона выделил целую батарею для создания отсечного огня на подступах к объекту 65. Артиллерист был очень удручен случившимся. Он хорошо знал Лубенцова, но отнесся к происшедшему не так оптимистически, как Митрохин и Мещерский.
- Опыт, конечно, дело хорошее, - сказал он, покачивая головой. - А мало опытных погибло?
С водокачки позвонил прибывший туда с пленными старшина Воронин. Он сообщил, что комдив велел Мещерскому явиться для доклада.
Мещерский быстро пошел к НП командира дивизии.
Выслушав доклад капитана, генерал сказал:
- Ну, что же, ладно, можешь идти.
- А как же гвардии майор, товарищ генерал? Может быть, разведрота попытается...
Генерал резко прервал его:
- Запрещаю!
Встретив жалобный взгляд Мещерского, генерал отвернулся и сухо сказал:
- Уложить в гроб десяток разведчиков - нехитрое дело. Можете идти.
О Лубенцове он не сказал ни слова.
Мещерский вышел, полный обиды и даже злости на комдива. Встретив напряженный взгляд ожидавшего внизу Митрохина, он махнул рукой.
Когда Мещерский ушел, генерал некоторое время сидел в одиночестве, потом велел подать машину и поехал на передовой наблюдательный пункт, к водокачке. Он поднялся по деревянной лестнице. Разведчики повскакали с мест. Генерал посмотрел на них очень внимательно. Лица у людей были хмурые, одежда - мокрая насквозь. Антонюк тоже был здесь.
- Бинокль, - сказал генерал.
Ему подали бинокль. Он поднес его к глазам и спросил негромко, ни к кому не обращаясь:
- Где тот дом?
Митрохин объяснил. Генерал долго смотрел на "тот дом", потом сказал:
- Что же вы? Угробили начальника? Ночью будете его выручать.
- Есть перебежчики, - сказал Антонюк.
Генерал ничего не ответил и начал спускаться вниз. Спустившись на две ступеньки, он остановился, обернулся и спросил:
- Что он передал по телефону?
Мещерский повторил то, что уже однажды докладывал генералу:
- Он сказал мне: передай генералу, чтобы атаковали на всех участках одновременно. Он очень настойчиво говорил мне это, даже несколько раз повторил. Потом связь порвалась.
Генерал пошел к своей машине, стоявшей неподалеку в овраге. Приехав к себе, он спросил, где находится Плотников. Сказали, что в политотделе. Генерал позвонил в политотдел:
- А Лубенцов-то...
- Я уже знаю, - устало сказал Плотников.
Генерал положил трубку и подумал о Вике. Вика очень любила Лубенцова.
Поздно вечером к генералу собрались дивизионные начальники. Они сели вокруг стола в ожидании распоряжений. Последним прибыл подполковник Сизых. Он остался стоять у стены.
Отдав распоряжения на завтра, генерал сказал:
- Артиллерия работала хорошо.
Сизых облизал сухие губы языком и только теперь сел. Генерал произнес:
- И разведка... тоже хорошо работала.
Антонюк, присутствовавший на совещании, вышел от генерала с каким-то неприятным чувством. Уж очень все жалели о Лубенцове, и хотя никто этого не говорил, но Антонюк ощущал разницу, которую генерал делал между Лубенцовым и им, Антонюком. Конечно, и Антонюк жалел Лубенцова. В конце концов гвардии майор был справедливый начальник и хороший разведчик правда, без специального образования. Антонюк - теперь он сознался в этом перед самим собой - многому научился у Лубенцова. Гвардии майор хорошо разбирался в самой сложной боевой обстановке и очень точно отсеивал правильные и важные данные от неправильных и маловажных.
Поехал бы Лубенцов в Москву - остался бы жив и здоров.
Оганесян лежал на койке, но, против обыкновения, не спал. Вызванный из роты новый ординарец, молоденький ефрейтор Каблуков, возился в углу, жалостливо косясь на чемодан гвардии майора.
Оганесян из-под полуопущенных век следил за вошедшим Антонюком. Майор уже приобрел знакомую Оганесяну начальственную сухость и важность.
Собственно говоря, Оганесян не мог пожаловаться на отношение к себе Антонюка. Антонюк был высокого мнения о знаниях переводчика и только изредка грубовато порицал его за "гражданскую лень". Однако Оганесян глядел теперь на Антонюка с безмерным озлоблением. Если бы именно не эта лень и нежелание осложнять и так достаточно сложную, как ему казалось, жизнь, он бы выпалил Антонюку все, что думал о нем.
Он бы сказал: "Не радуйся, голубчик! Не быть тебе начальником! Вечно будешь помощником! Слишком всем видна твоя надутая важность, твое вечное омерзительное желание продвинуться... Не радуйся, все равно пришлют из штаба армии другого!"
Он вполголоса ругался по-армянски и плакал. Ему казалось, что без Лубенцова невозможно жить. И он давал себе слово быть таким, как Лубенцов, - честным, прямым, опрятным, добрым и неутомимым.
"Конечно, мне это будет очень трудно, - говорил он себе, сжимая зубы, - но я буду стараться... И потом я вступлю в партию..."
На рассвете вернулись разведчики. Оставляя на полу грязные следы облепленных глиной сапог, они уселись на стулья, и Мещерский доложил Антонюку о ночном деле.
