Вадим Старк - Наталья Гончарова
Пушкину же предстояло последнее любовное испытание, перед тем как соединить свою судьбу с Натальей Николаевной. Пушкин встречается с приехавшей в Петербург графиней Каролиной Собаньской. Эта очаровательная полька, урожденная графиня Ржевуская, бывшая на пять лет старше Пушкина, с 1816 года жила врозь с мужем и находилась в официальной связи с генералом И. О. Виттом, организатором тайного сыска за декабристами и Пушкиным. Эту любовь Пушкин действительно утаил — ее имени нет в Дон-Жуанском списке. Он познакомился с ней еще в Одессе. В воспоминание о прошлом 5 января 1830 года Пушкин записал в альбом Каролины стихотворение «Что в имени тебе моем?».
Второго февраля 1830 года он пишет Собаньской письмо — свидетельство вспыхнувшего страстного чувства: «Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни. Чем больше я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами, — всякая другая забота с моей стороны — заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь терзает мысль о счастье, которым я не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется всё бросить и пасть к вашим ногам».
Это послание так и не было дописано, а на листе с его черновиком появились, следами внутренних борений, профили самого Пушкина и Натальи Гончаровой. Рисунок как бы подвел итог размышлениям и борьбе чувств — в пользу той, чьей руки он добивался и рядом с которой представлял себя.
Его ревнивое беспокойство проявляется, хотя и в шутливой форме, в письме Вяземскому, которого он спрашивает в конце января — начале февраля: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского[34]? Что делает Ушакова, моя же? Я собираюсь в Москву».
П. А. Мещерский, с которым Пушкин встречался в салоне княгини Зинаиды Волконской, действительно был влюблен в Гончарову, и Наталье Ивановне он представлялся несомненно более желанным женихом для дочери. Однако сама Натали, кажется, уже сделала свой выбор, с которым матери пришлось согласиться. В Масленицу на балу у московского генерал-губернатора И. Д. Лужин по просьбе Вяземского в разговоре с Натальей Гончаровой и ее матерью спрашивает их мнение о Пушкине и получает не только благоприятный отзыв, но и просьбу передать ему поклон. В марте 1830 года Пушкин, получив неожиданный привет от Гончаровых через приехавшего в Петербург Лужина и справедливо углядев в нем завуалированное приглашение, стремглав мчится в Москву. Его внезапный отъезд вызывает недоумение Николая I и графа Бенкендорфа.
Вяземский сообщает жене: «Государь очень предубежден против меня. По некоторым приметам полагаю, что они приписывают какое-то тайное единомыслие в приезде моем сюда и отъезде Пушкина в Москву. По крайней мере государь изъявил удивление, что Пушкин уехал, и сказал „Quelle mouche l'a piqué?“[35]»
Николай I прямо сказал В. А. Жуковскому: «Один сумасшедший уехал, другой сумасшедший приехал». Император в тот же день отправился в Москву, и его кортеж обогнал Пушкина в пути между двумя столицами. Сам же поэт, выехавший 4 марта, пробыл в дороге восемь дней.
Четырнадцатого марта Пушкин писал Вяземскому: «3-го дня приехал в Москву и прямо из кибитки попал в концерт, где находилась вся Москва. Первые лица, попавшиеся мне навстречу, были N. Гончарова и княгиня Вера, а вслед за ними братья Полевые. Приезд государя сделал большое впечатление». 12 марта газеты сообщили: «…был дан концерт в пользу Московской глазной больницы; Его Императорское Величество изволил осчастливить оный своим Высочайшим присутствием; многие обоего пола особы, споспешествуя благотворительной цели в пользу страждущего человечества, украсили оный концерт своими талантами; съезд состоял из 2657 особ, из числа коих на хорах было 600».
На концертах поэт мог, как прежде, видеться с Натали. 18 марта Пушкин снова встречает ее, в сопровождении брата Сергея, в Благородном собрании, где выступали лейпцигский скрипач Бекер, певицы фон Массов и Герстель, виолончелист Марку, кларнетист Титов.
Вместе с тем он зачастил к Ушаковым, так что уже и в Петербурге заговорили о том, что он женится на Екатерине Николаевне. Вяземский пишет жене: «Почему же нет? А шутки в сторону, из несбыточных дел это еще самое сбыточное». Ему вторит М. П. Погодин, сообщающий в Рим С. П. Шевыреву: «Говорят, он женится на Ушаковой старшей… и заметно степенничает».
В письме Вяземскому, переданном братом Натали Иваном Николаевичем, Пушкин шутит: «Распутица, лень и Гончарова не выпускают меня из Москвы». Вяземский же пишет жене: «На днях получил письмо от Пушкина через Гончарова; держа письмо в руке нераспечатанное и разговаривая с ним, я думал: ну как тут объявление мне о женитьбе его? Не выдержал и распечатал письмо. Но все же должен быть он влюблен в нее не на шутку, если ездит на вечера к Малиновскому. Зачем же и Гончарова не фрейлина? Обидно и грустно». Пересказывая петербургские толки, он прибавляет: «Скажи Пушкину, что здешние дамы не позволяют ему жениться, начиная от Мещерской до Багреевой, которой он, видно, нужен. Да неужели он в самом деле женится?» В другом письме он выражает сомнение: «Ты меня мистифицируешь заодно с Пушкиным, рассказывая о порывах законной любви его».
Однофамилец Натали, будущий писатель Иван Александрович Гончаров, зайдя в церковь Никитского монастыря, увидел задумчивого и сосредоточенного Пушкина, прислонившегося к колонне. Монастырь был расположен неподалеку от дома Гончаровых, так что поэт зашел туда, скорее всего, по пути к ним или после визита. В те дни он — непременный посетитель всех домов, где можно было встретить Гончаровых, и особенно часто бывал у Малиновских.
Наконец, перед тем как 5 апреля официально попросить руки Гончаровой, Пушкин составляет письмо Наталье Ивановне, которое начинает словами: «После того, милостивая государыня, как вы дали мне разрешение писать к вам, я, взявшись за перо, столь же взволнован, как если бы был в вашем присутствии. Мне так много надо высказать, и чем больше я об этом думаю, тем более грустные и безнадежные мысли приходят мне в голову. Я изложу их вам — вполне чистосердечно и подробно. Умоляю вас проявить терпение и особенно снисходительность».
Описав первую встречу с Натали и напомнив о первом неудачном сватовстве, он продолжает: «Один из моих друзей едет в Москву, привозит мне оттуда одно благосклонное слово, которое возвращает меня к жизни, — а теперь, когда несколько милостивых слов, с которыми вы соблаговолили обратиться ко мне, должны были бы исполнить меня радостью, я чувствую себя более несчастным, чем когда-либо. <…> Только привычка и длительная близость могла бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь спокойное безразличие ее сердца. Но, будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный ее союз; — может быть, эти мнения и будут искренни, но уж ей они, безусловно, покажутся таковыми. Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения?»
